В аэропорту с настоящими французами, с шефом американской компании, с делегацией коммунистов из Бангладеш, с гражданином бомжеватого вида в румынском трамвае, с афроамериканцем в московской электричке. Мы попросили наших читателей рассказать, когда, где, с кем и как они впервые заговорили на иностранном языке. Огромное спасибо всем, кто поделился с нами своими историями.
Год до школы учила английский, потом в школе десять лет, потом поступила на английскую филологию, потом устроилась работать в сфере переводов. Читала на английском что угодно, переписывалась лично и по работе по любым вопросам. А устно разговаривала за все это время только в университете по учебе. И вот через три года после окончания универа, они же 19 лет с начала изучения английского, начала встречаться с англоязычным парнем и стала с ним разговаривать. И как-то вот ничего страшного не произошло при переходе с письменной речи на устную. Поэтому я как презирала «коммуникативный подход», так и презираю. Считаю правильным сначала учить сам язык, а уже потом начинать на нем разговаривать. А не «ну я научусь пиццу заказывать и в аэропорту объясняться, а остальное как-нибудь само нарастет». (Елена Тищенко)
До сих пор так и не заговорила на языке, имею в голове приличный набор разрозненных английских слов, которые не могу склеить ни в одну фразу. Так за границей и объясняюсь, отдельными словами и жестами. Английскому нас толком не учили ни в одной моей школе, а самой всегда было некогда (или лень) заняться языком системно. (Евгения Грищенко)
До четвертого класса школы английский знал плохо, на слабую троечку. Но той весной нам провели кабельное телевидение. Все лето я провел, уставившись в канал с мультиками, и вернулся в пятый класс, совершенно свободно говоря по-английски – и с тех пор на всю жизнь. (Andrei Tuch)
У меня абсолютно пассивный язык, могу ответить на формальные вопросы, это максимум. Первый неформальный разговор случился, когда мы с подругой стояли у закрытой двери парижской квартиры, где должны были жить, а дело уже к ночи. Пришлось достать телефон и довольно бодро поговорить с хозяином квартиры, который просто жил в том же подъезде. (Елена Потапенко)
Я заговорила на иностранном языке в новой школе в девятом классе. Я бодро делала у доски доклад на английском. Так мне казалось. Двое на последней парте рыдали от смеха. Они и вправду знали английский, двое из всего класса. (Marina Maria Velichansky)
Осознанно, наверное, курсе на 4-м, когда подрабатывала в Интуристе с французами. Это по-французски. А по-английски в 22, переводила переговоры на работе, такой стыд был. Но меня хвалили. (Ия Белова)
На иврите впервые заговорила в Будапеште, в тамошней очень красивой сефардской синагоге. Спросила, как пройти в эзрат-нашим (женский балкон). Мне ответили, что он открыт только на один праздник, а весь остальной год закрыт. Просто, решив подойти к сотруднику, прикинула, на каком языке мы вероятнее придем к пониманию: на английском или на иврите, и решила попробовать на иврите. (Наталья Федишева)
Я училась в английской спецшколе, училась лениво, середнячок. Говорить боялась, как многие советские дети, потому что или правильно – или никак. С нами учились дети дипломатов из Индии, Югославии, они быстро нахватывались и начинали говорить по-русски и по-матерному, естественно. Школу я закончила в 1980-м, год Олимпиады. Ходила мрачная, в каком-то тумане, потому что надо было поступать в институт, а страшно. А кругом иностранцы, туристы, красота неземная – то шотландцы в килтах и гольфах, то мексиканцы в шляпах. Не так, как два года назад на Чемпионате по футболу, но весело, ярко, непривычно. Тем более, что с поездками тогда туго было, что к нам, что от нас. И вот один латинос в сомбреро заговорил со мной в метро, пока я к репетитору ехала. Я что-то там по-английски ответила невнятное, что закончила школу, что лив ин москоу, а он говорит: «Can I kiss you?» Я вообще в ступор: отдавать поцелуи без любви?! А вдруг сифилис?! Мы тогда запуганные были донельзя. Отказала. А он обиделся, говорит: «Боишься?» – «No, I don’t want». Так и закончился мой роман… А вот чтоб поговорить, мне надо было поехать на Кубу, где в начале девяностых лечили наших детей, пострадавших от Чернобыльской катастрофы. Я была вожатой-воспитательницей в группе детей из украинских сёл Сумской области. Я, москвичка, простигосподи, волею судеб (замуж вышла) оказавшаяся в Киеве именно в 1986 году с годовалым сыном и глубоко беременная, тоже хватанула своего, и через ЦК комсомола Украины в 1992 году на три месяца поехала работать в лагерь Хосе Марти рядом с Гаваной. Так вышло, что на весь тот лагерь по-английски говорить могла только я. Еще одна воспиталка была преподавателем испанского в Киеве. И вот в лагерь приехала съемочная группа шведского телевидения, и директор-кубинец прямиком привел их ко мне: «Вот Мария, она у нас английский знает». Ну, положение обязывало, и я с ними поговорила, даже интервью записали, как нас лечат и как нам хорошо. А через несколько дней меня подозвал директор опять. Он был с группой иностранцев, среди них был сухой пожилой дядька. Я опять завела свою песню, как и что мы здесь делаем, как нам помогают вылечиться. Дядькина спутница спросила: а вы знаете, кто это? Это доктор Спок! Я аж подпрыгнула: да я по вашим книгам воспитывала детей! Он обрадовался, говорит, неужели в России знают меня? О да, да! Правда, из моих товарок по лагерю о докторе Споке знала только одна. (Мария Ванденко)
Моей первой заграницей был Париж. В школе учила немецкий, потом сама английский. Начинала разговор на английском (международный же!), незаметно переходила на более близкий немецкий и заканчивала неизменным «Спасибо» по-русски. Муж надо мной хохотал. (Ольга Акимова)
Бессознательное мычание вслед за училкой на школьных уроках английского не считается, а вот в 1987 примерно году к нам с подружкой на улице подошел настоящий! Иностранец! И стал что-то спрашивать, тыча пальцем в английский путеводитель. И тут мы с подругой потрясающе проявили свои школьные знания, потрясающе. Она выпалила: «Ivan Susanin is the hero of Soviet Union!» – а я отдала пионерский салют, и мы убежали. ВОСЬМИКЛАССНИЦЫ. Господи, мне до сих пор стыдно. (Marinaka)
Заграниц у меня в детстве было много: я Chernobyl child, меня в Европу возили «на оздоровление» всякие фонды в родном Гомеле. Но говорить там сперва не надо было: в хостелах с нами были переводчики. Во французской и немецкой семьях я худо-бедно справилась с пониманием и общением «в ответ» на ломаном английском. А вот начала общаться – на Сардинии, в 13 лет. Там было много детей вокруг меня, и к концу месяца «оздоровления» я бодренько лопотала про парк, мороженое и прочие радости. А еще я там влюбилась, и мы еще несколько месяцев созванивались(!) после моего рыдательного отъезда. На итальянском, конечно. (Светлана Бодрунова)
Я учился в приличной французской спецшколе приличной республиканской столицы и поехал во Францию на два месяца по обмену. Меня трясло, потому что я понимал, что первый настоящий разговор будет в аэропорту, когда меня приедут встречать настоящие французы, моя семья. Я репетировал его раз тысячу, и почему-то мне казалось самым важным развязно подать руку и все время улыбаться не по-советски, это был прямо пунктик. Я представлял себе утонченных французов и как они будут ждать советского деревянного, а я весь такой ах. В аэропорту на меня бросилась с объятиями полная растрепанная женщина, страшно похожая на мою маму, и начала целовать меня в обе щеки. И я заговорил, и все стало хорошо. (Кирилл Абаров)
Я перед эмиграцией в 91-м году для тренировки решил, что буду говорить с собакой только на английском. Господи, какую безграмотную чушь выслушивало это несчастное животное! Но я перестал бояться произносить слова, это очень помогло. (RR)
Реально заговорил довольно поздно. До этого учил английский лет с четырех, но это была учеба ради учебы – кроме попыток расшифровать со слуха слова песен западных групп от Битлов до Аббы, достойного применения не находилось. Хотя нет, лет в 12-13 занимался фотографией в Доме пионеров, и туда занесло какую-то группу то ли туристов, то ли каких-то около-коммунистических деятелей из Англии. Им я что-то такое втирал про то, что тут изображено на наших сугубо черно-белых работах. Но это счастье продолжалось минут двадцать, а то и меньше – времена были еще вполне советские, и сопровождающие группу ответственные товарищи довольно бесцеремонно оттерли юных фотографов в сторону и повели группу дальше. А вот лет в 17-18, когда уже началась перестройка, встретил на Невском молодых ребят из Франции и Германии, познакомился и водил их по городу дня два-три. А через некоторое время начал работать в Международном Красном Кресте – к нам тогда довольно часто наезжали всякие скандинавы, а английским (да и вообще каким-либо кроме русского) никто толком не владел. Зато на иврите заговорил практически сразу по приезде в Израиль – на второй или третий день в стране. До отъезда учил иврит месяцев 7-8, но словарного запаса на бытовуху хватило. (Ilya Usvyatsky)
Мне было шестнадцать, и моя предполагаемая свекровь (мы с ее сыном имели большие планы) была еврейкой. Пассия моя маминого увлечения корнями особо не разделяла, но однажды мы оказались вместе в общине, где праздновали Песах. В тот год в наше захолустье приехал некий известный прогрессивный раввин с женой, они были из Штатов и весь праздник вели по-английски. В какой-то момент жена раввина собрала вокруг себя детей и молодежь и стала расспрашивать. Разумеется, по-русски она не говорила. Когда дошло до меня, я собралась с мыслями и сообщила, что я пришла в общину впервые со своим парнем, его мама еврейка, а я нет (что не вполне правда, на 1/16 часть таки да). После моего «I’m not jew» жена раввина потеряла ко мне всякий интерес, а я с удивлением поняла, что говорить по-английски, оказывается, могу. (Алина Трубицина)
В аэропорту Барселоны пыталась впервые объясниться с дамой в центре информации для туристов. Я никак не могла найти выход из этого чертова аэропорта и тупо бродила с этажа на этаж, выходила на улицу, смотрела на людей на остановке с билетиками в руках и никак не могла сообразить, где мне купить этот билетик. Было ужасно страшно открыть рот и заговорить, казалось, весь аэропорт соберется и будет тыкать в меня пальцем. Я была за границей первый раз, одна, и я еще ни разу в жизни ни с одним живым человеком не говорила по-английски. В общем, побродив там минут 40, я поняла, что положение аховое и если ничего не предпринять, я так и останусь здесь на все две недели. Пришлось идти в информационный центр. Сотрудница мне объяснила порядок действий, причем до определенного момента я ее понимала прекрасно, что билет здесь купить нельзя, надо куда-то ехать, но вот после этого момента у меня наступал полнейший провал и я не понимала вообще ничего. Начинали мы раза три. В конце концов она махнула рукой куда-то в сторону эскалатора, и я побрела. На первом этаже наткнулась на простую испанскую женщину со шваброй. Я не знала по-испански ничего, кроме Грасиас, она ни слова не знала по-английски. Тем не менее за три минуты она сумела объяснить мне, что из аэропорта нужно сесть в бесплатный шаттл, который довезет меня до станции, где я могу купить билет на поезд, на котором доеду до Барселоны. Как мы поняли друг друга, я до сих пор не понимаю. И с тех пор мне кажется, что язык все-таки не главное в умении понять друг друга. (Elena Opanasiuk)
Как заговорила в первый раз по-английски, не помню, он был со мной всегда, а вот первый французский вне пределов школьного класса помню очень хорошо. В 14 лет ехала в троллейбусе по Невскому, собралась выходить, а дверь заблокировали французские туристы. Я вежливо поинтересовалась: «Вы выходите?» Они опешили: «Вы говорите по-французски?» Я пожала плечами: «Разумеется. Простите, я тороплюсь в Эрмитаж». Что было полной правдой! (Нелли Шульман)
Я училась в английской спецшколе и в седьмом классе поехала в «Артек». Туда явилась делегация коммунистов из Бангладеш, фиг его знает, зачем. На митинге солидарности я стояла в своем отряде и переводила выступающего до переводчика. Особенно мне удалось эффектно сказать «и в заключение». После чего вожатая приволокла трех дядек в наш отряд без переводчика и устроила им беседы, а я переводила в обе стороны. Не вспомнила слово «тюрьма», но кто-то пальцами показал решетку. Я справилась. Теперь перевод – одна из двух моих профессий. (Elena Ronina)
Я училась в 37 спецшколе с немецким уклоном. Мы были образцово-показательные: к нам приезжало телевидение ГДР и группы туристов. Их привозили часто уже после уроков, когда вся продленка гуляла во дворе. Мне всякий раз было мучительно стыдно видеть, как дети кидались выпрашивать у них жвачку. Тянули руки, толкались, орали. И вот однажды их привезли, когда все были в классе, а я сидела на банкетке в раздевалке внизу и читала. Я любила читать, а в классе не было учительницы и было слишком шумно. И вот всю группу оставили внизу дожидаться кого-то, и они сидели и скучали. А у меня была закладка – очень красивая открытка с палеховским коньком-горбунком или тройкой, я точно не помню. И в ней по-немецки было написано имя моей сестры. И я, поддавшись порыву, подошла к кому-то в этой группе и вручила эту открытку, назвавшись именем моей сестры. Я отбарабанила весь текст про имя, город, в котором я родилась и все вот это формальное приветствие из учебника. И страшно красная и потная вернулась в другой конец гардероба читать. И вдруг, спустя немного времени, эти люди стали подходить ко мне по очереди и класть в раскрытую книгу жвачки: яркие, разные и красивые (это 1976 год, для справки). Когда они ушли, я прямо с этой книжкой, как с подносом, вбежала в класс: «Смотрите, что мне дали!!!» Последнюю жвачку у меня уже отнял самый маленький мальчик (который, кстати, мне нравился), больно ударив в живот. Это было серьезным уроком на всю дальнейшую жизнь. Хотя я и не изменила своего поведения. (Karina Kudymova)
Мне было шесть лет, к нам в детсад пришли агенты из школы с усиленным изучением английского и предложили выучить к следующему утру простое стихотворение. Наутро я четко проговорил: «Гудмонин гудмонин гудмонин ту ю, гудмонин гудмонин, ви а глэд ту си ю». Мной заинтересовались, но школа была далеко и дорого. До первого применения знаний английского языка в живом общении с его носителем оставалось двадцать лет. (Denys Martynov)
Я работала в американской компании, неплохо писала по-английски, говорить же не могла совсем. Однажды мне позвонили по телефону, звонивший представился – это оказался мой шеф. Я в ужасе кое-как сказала, что сейчас выйду в мессенджер, и бросила трубку, потому что было понятно, что и говорить я толком не могу, и услышанное с трудом понимаю. Послала шефу в мессенджере вопрос: «Что случилось?» – на что он ответил, что планировал протестировать качество цифровой телефонной связи. Я поплакала от стыда, друзья мне помогли найти преподавателя – американского студента, живущего в Москве, и он помог мне заговорить. Мы встречались для урока в Шоколаднице в 8 утра, он запретил мне говорить по-русски, мы не учили никакую грамматику, просто говорили на любую подвернувшуюся тему, и мой пассивный язык быстро превратился в активный. Умение бойко говорить мне очень пригодилось, когда я переехала в Америку. (Lana Kern)
Моя бабушка – учитель французского языка. Когда я родилась, бабушка решила с рождения разговаривать со мной на французском. Родители говорили на русском. В результате я сначала долго молчала, папа про меня говорил, что я «молчу на двух языках». А когда я наконец заговорила, это была невероятная смесь русских и французских слов. Из двух языков я выбирала слова, которые попроще и покороче, плюс по-детски их коверкала. И меня не понимал вообще никто. Потом научилась разделять, перешла в основном на русский, по-французски только с бабушкой общалась. В мои шесть лет мы переехали от бабушки в отдельную квартиру – и все, я забыла французский намертво. В школе учила английский уже. Наверное, где-то там, в памяти, он остался, но увы, совсем-совсем не помню французского. Бабушка, прости. (Ирина Жукова)
В третьем классе выбрал английский (интересно было, как это – произносить не то, что написано), но меня дома заставили пересесть на немецкий, потому что если что, дедушка поможет (он языком владел). Потом были Битлы и Роллинги и мои первые английские слова – с обложек фирмы «Мелодия», но «сначала выучи немецкий, потом начинай английский» и т.д. В результате уже взрослым самоучкой я пошел на курсы разговорного английского и оказалось, что на английском меня не заткнуть. До сих пор сам удивлен, потому что по-русски я молчун вообще-то. Ну и стандартная история с грузинским, когда дитятку пихают в грузиноязычные компании детей, а он всех вокруг учит русскому. Тоже была проблема. (Eugene Kornstein)
Мне было года четыре. Я пришла к маме на работу в Дом быта. Она работала там парикмахером. Под одной из таких штук, больших колпаков для сушки волос, сидела женщина, как выяснилось, учительница английского. Я попросила ее научить меня чему-нибудь. Она научила. Я запомнила «майонез», по этому кодовому слову я потом козыряла знанием английского перед родными и подружками. Май нейм из Маша. (Maria Akkuzina)
В детстве заслушивалась песнями французских шансонье. Крутила пластинку об Эдит Пиаф до скрежета. А потом пришла она, Мирей Матье, и я пропала. Ее первая пластинка попала к нам на пленке для рентгена с чьими-то ребрами. Я поняла, что я должна петь с ней по-французски. Это было в третьем классе, я уселась и начала записывать слова ее песен русскими буквами. Через неделю я скакала по комнате и орала весь альбом вместе с ней, моим французским кумиром, раскатывая слова и помирая от восторга. Только классе примерно в пятом я поняла, что мои вопли «Ан айнен зоннтаг ин Авиньон, шпилля музикен нах….» были на немецком, равно как и весь альбом, который Мирей записала в Германии. Моему горю и стыду не было утешения! Представляете, весь язык начать сначала, не тот выучила. Потом я гонялась за своими подругами, которые учились в языковых школах, они мне записывали песни русскими буквами на всех интересных мне языках, и я продолжала петь. До сих пор использую песенный метод изучения языков. (Sveta L’nyavskiy)
В школе меня припечатали диагнозом: «Неглупая девочка, но способности к языкам нулевые». А первой моей заграницей по сложносочиненным причинам оказалась Румыния, тогда еще коммунистическая. Мне было 14 лет, я вела себя как молчаливый котик, «улыбаемся и машем», коммуницируя с внешним миром с помощью моей румынской тетки, преподавательницы русского языка. Недели через три такой жизни к нам с теткой в трамвае довязался бомжеватого вида и запаха гражданин. Моя интеллигентная тетя Габи пыталась мягко его увещевать, но толку было чуть. В итоге, уже изрядно разозлившись и перепугавшись, неожиданно для всех, и в первую очередь для себя, я открыла рот и выдала связную тираду по-румынски, завершив ее веским «бл*дь». Гражданин увял, тетя буквально расцвела, а я впервые заподозрила, что не так все однозначно с моими способностями к языкам. В общем-то, правильно заподозрила. Я переводчик. Румынский, правда, так и не выучила, просто не понадобилось ни разу. Да и в Румынии с тех пор не была. (Alena Lynxie)
Детский сад я ненавидела. А оставаться дома на целый день одной было страшно. Если можно было выбрать, я выбирала страшно. Сидела вместе с игрушками под столом и боялась. Грабителей. Во мне почему-то жила уверенность, что в квартиру с иностранцем грабители не полезут. Поэтому я старалась говорить по-английски. Долго. Громко, чтобы уже без срывов. Учитывая, что это 1972 год примерно, глухая дальневосточная деревня и все такое, что это был за «английский»… (Александра Смирнова)
Я с детства говорила по-русски и по-литовски, у меня была частная учительница по английскому (это отдельная история). Я стала изучать иврит за год до переезда в Израиль, с кем-то по-английски переписывалась, переводила книгу в школьных тетрадках (тоже отдельная история) и по мелочи еще занималась немецким и французским, которые до сих пор знаю так себе (немецкий получше, французский похуже). Но настоящие иностранцы, а не приезжающие в гости русскоговорящие родственники, подвернулись мне только в Израиле, и тут я уже резко заговорила на обоих нужных языках. Но тут иностранцы перестали быть иностранцами. (Sivan Beskin)
Я начала учить английский в возрасте 24 лет с нуля. В школе и универе учила немецкий. Мне повезло, потому что после двух лет обучения у меня состоялось первое собеседование на английском. Сначала телефонная беседа с hr, а потом очное собеседование с директором-американцем. Чудо было в том, что все прошло удачно и я получила работу. (Вера Кузнецова)
Учила французский и английский и жила в глубокой провинции, где иностранцы не водились. В 15 родители отправили меня в маленький тур по пяти европейским столицам, там нас, естественно, везде сопровождали, и шансы пообщаться с местными были ничтожны. В последний день в Париже после Эйфелевой башни дали пару свободных часов, встреча была на площади Согласия. И вот иду я с картой и думаю – неужели так ни разу и не поговорю по-французски? По карте дорога ясна… Однако решилась-таки отловить живого француза лет 35-40: «Пардон, же шерш ля пляс де ля Конкорд…» – и француз все понял (ух ты!) и начал многословно объяснять, что мне надо идти вдоль Сены, пока я не вижу обелиКС (!), и вот когда я увижу обелиКС, надо свернуть, и обелиКС этот стоит прямо на искомой площади. Запомнилось. А по-английски пришлось начать говорить уже когда я приехала в Грузию. В кутаисском хостеле жили немец и очень общительный американец (школьный учитель, который уже немного выучил грузинский), и мне было жуть как стремно говорить со своим акцентом и хреновой грамматикой (словарный запас был в принципе неплох). Однако выяснилось, что носителя языка такие мелочи совершенно не волнуют. А когда хозяин хостела дал нам несколько (ну… много, имеретинец же) литров вина, это перестало волновать и меня. (Катя Островская)
Я училась в английской спецшколе и как ребенок Чернобыля попала в семью в Италию. Были программы обмена. Мне было 12 лет, оказалось, что мне легко говорить с подростками. Общалась с девочкой из семьи, которая меня приютила. Легко понимала итальянский после месяца проживания в Италии. Очень смешная ситуация с младшим братом – никак не давались ему языки, куча репетиторов, курсов, несколько школ – все бесполезно. Вырос, как режиссер анимационного кино попал на фестиваль в Японию на месяц работы, там познакомился с будущей женой с французским гражданством, рожденной в Ираке. Ее мама из Боливии, семья из Испании, она хореограф, преподаватель фламенко, закончила языки в Сорбонне. У нее пять языков в арсенале – и что же, он с ней говорит по-английски уже год! Мотивация! (Мария Шуб)
Мой муж лет пять назад работал на заграничном курорте. Я английский вроде как знала, но говорить очень боялась. И вот в один прекрасный вечер мы прогуливались с ним и повстречали гостя – британца – из резорта, где работал муж. Мужчины тепло поприветствовали друг друга, муж представил меня, и джентльмен поинтересовался у меня, что я думаю об этой прекрасной стране. Я начала было что-то мычать, сбилась, покраснела, извинилась, сказала, что мой английский слишком слабый. И тут он произнес: «Your English is much better than my Ukrainian». И все, я поняла, что мой не идеальный английский все равно лучше, нежели ничего, расслабилась, и меня понесло! (Ядвига Юра)
Мы потихоньку английский учили в школе, почему-то присказка be quick от учительницы запомнилась больше всего. Но у меня лет в 12 появился частный препод с нетривиальными методиками. Поднатаскав меня с месяц, взял с собой в какой-то колхоз, переводить за каким-то лядом оказавшимся там иностранцам. Помню, что сидим в избе и я ошалело то на одном, то на другом языке разговариваю и разговариваю. Как мы туда добрались и как вернулись, стерлось начисто. (Ira Polubesova)
Я ехала в электричке из Москвы, и напротив сидел афроамериканец с очень любопытными детскими глазами. Я тоже очень любопытная, и мне было так все интересно, что я начала болтать на английском. Желание все узнать рулит. У нас оказались одинаковые характеры и мировоззрение, дружили потом долго. (Инна Богданова)
Я тогда училась в младшей школе и получила электронное письмо от своей двоюродной сестры, которая жила и училась в Канаде. Раскладка клавиатуры у нее была только английская, поэтому она писала транслитом. Я прочитала то, что она написала, и заверещала от восторга! Ведь я все поняла! Буквально смысл каждого слова. Это значило только одно – английский я уже знаю, как родной. Спустила на землю меня мама, объяснив, что такое транслит. (Polina Kalashnikova)
В школе английского толком не было (у нас вела завуч, которой никогда не было на занятиях), уже после пошла на языковые курсы. Через три месяца интенсивных занятий появилась возможность применить полученные знания. К подруге приехал друг мужа – канадец, ботаник, изучавший засушливые растения. Тебе же нужна практика, весело заявила подруга. Если учесть, что я ни разу не говорила с носителем, мне пришлось сразу сопровождать его в ботанический сад, гербарий, какой-то питомник, специализированную библиотеку при Академии наук. В первый день я дымилась и только говорила: «Would you speak slowly please». Через неделю, вернувшись домой, поняла, что любой вопрос от членов своей семьи стараюсь перевести. (Нурия Бикинеева)
Это был 1997-й, я как раз выпустилась из спецшколы, и друзья из развеселого университета считали меня разновидностью Алисы Селезневой из будущего (поступила в универ еще в школе). А тут в каком-то барчике нас познакомили с юным и крайне импозантным англичанином (но тоже уже весьма развеселым) – то ли астрофизиком, то ли математиком. И мы полночи отводили с ним душу в беседах о топологии и теории игр. Потом друзья на меня долго странно посматривали и в конце концов выкатили претензию, что раз уж я так бегло шпрехаю на инглише, то могла бы и попереводить вообще-то им тысячи по техническому английскому по дружбе. А я не говорила на английском до этого! (Ну ладно, точнее, говорила, но из рук вон плохо, совсем.) И на каком именно языке мы с астрофизиком любезничали, тоже как-то мимо меня прошло. И что он вообще англичанин, я уже потом узнала. Ну общительный, бывает. Такие дела. (Елена Бачкала)
Ничего особенного, как большинство людей, заговорила плохим английским языком, когда первый раз оказалась за границей. Это был Израиль, и поэтому иногда получалось очень смешно, когда после долгих переговоров в стиле «ло иврит, англит катан« оказывалось, что мой собеседник владеет русским. Потом была Греция, Польша, Франция, Германия, Венгрия и я очень благодарна своему скромному английскому языку — все-таки он меня не подводит. (Николь Толкачева)
Сейчас я учу сербский, мой второй язык. Первая попытка заговорить закончилась полным провалом: шла в магазин за фаршем. Посмотрела все слова в словаре. Составила и выучила фразу. Повторяла ее до магазина, но когда пришли, выпалила просьбу о фарше на русском. Аж самой стало смешно. Но вот в другой раз уже старательно делала заказ в ресторане на сербском. Официант выслушал меня с совершенно умильной улыбкой (прямо чуть ли не по голове погладил). И сказал на прекрасном русском: «Отлично! Молодец! Вот только «ч» немного неправильно произносишь». Он тут же принес салфетку, нарисовал две разные сербские «ч» и объяснил разницу. Очень смешно было. Такой урок с ложкой в руках. (Анна Уштей)
Мы с отцом оформляли визу в Израиль. В Москве, конечно. Где-то в центре к нам подошел помятый человек и предложил на английском языке купить билеты в театр. Я ответил: «No». (Kirill Kazoolin)
Про себя уже не помню, но помню, как по-английски заговорил сын. Ему было шесть, мы переехали на какое-то время в Лондон, что Мальчику категорически не понравилось. Его протест в Англии вызывало все – музеи и парки, магазины игрушек и даже парки аттракционов. Он выучил одну фразу: «I don’t speak English, I’m from Russia», – и довольно долго ей обходился. В какой-то день поехали к морю, сели на террасе паба, заказали обед. Сын требовал кетчупа и майонеза, мы сказали «нет». Он отправился в туалет, вернулся с двумя большими банками майонеза и кетчупа и рассказал, что еще заказал большую картошку фри. «Мама, я сам попросил их по-английски!» В общем, это был прорыв, с этого дня он заговорил. Оказалось, что дурацкий английский может быть полезным. (Svetlana Khvostova)
Мой сын однажды (лет 15 назад) возил по Москве знакомых американцев и, конечно, что-то им все время рассказывал. Когда они были на Красной площади, к нему подошел парень и сказал гордо и с нажимом: «Май нэйм из Вася!» – «Бывает!» – ответил мой сын. Наверное, у парня это и была первая попытка разговора на английском. (Анна Уштей)
В возрасте 13 лет впервые оказалась в Америке, в составе хорового тура. Вернулась домой и поняла, что наша училка английского не знает ничего. Даже как сказать «мороженое». В начале 90-х это было. Начала искать книги на английском, потом друг затащил на лекции американских миссионеров, я там хорошо грамматику подтянула, хоть Библией и не интересовалась. Потом уже, когда начала работать, мне босс оплатил настоящие курсы, препод Сережа прожил нелегалом в Нью-Йорке семь лет и научил нас говорить. И так вышло, что уже 18 лет живу с американцем, говорю по-английски каждый день. (Oksana Shulga)
Не знаю, сколько мне было лет, но я училась в музыкалке, значит, максимум седьмой класс. В нашу деревню должен был приехать детский хор не помню откуда, Нидерланды или что-то такое. Мы их очень ждали, приготовили приветственные речи, а они страшно опаздывали. Потом оказалось, что водитель их автобуса не захотел стоять на переезде и повез их «коротким путем» – через военчасть. И их там остановили. Целый автобус иностранцев. В общем, опоздали они на час, подъехали к крыльцу музыкалки, а тут мы – такие нарядные и торжественные. А они выскакивают из автобуса и все кричат одно слово – тойлет! тойлет! и все такие растерянные: что? что они говорят? и тут я! догадалась! до сих пор горжусь собой. Ну потом уже о чем-то как-то говорили, но для меня это было отличным уроком. Я поняла, что все вообще впустую, если ты не знаешь этих простых слов типа «Где тут туалет?» и т.п. (Rana Temporaria)
В английской школе мы заучивали наизусть диалоги. Например:
– Is it possible to see anything of London in a day or two?
– Of course it is, you will have to hurry, but still you must do what you can.
Это было в 7 или 8 классе, стало быть, в 1972-73 годах. С тех пор прошло больше 30 лет. Я побывал в Лондоне и частично убедился в справедливости выученного. Каково же было мое удивление, когда несколько лет назад ко мне подошел раввин нашей синагоги, рав Б., и сказал:
– Меня посылают в командировку в Лондон. Что можно там посмотреть за один-два дня?
И я без запинки смог ему ответить. (Gregory Idelson)
Мой трехмесячный сынок несколько дней назад по-английски сказал свое первое слово. Лежал, голенький, на спине, улыбался, но вдруг у него сделалось страдальческое лицо, и он тихо прошептал: «Help…» (Олег Лекманов)
Французскому меня выучила соседка, ссыльная русская аристократка. Английскому я академически не учился никогда. Казахскому понемногу выучился на улице. Иврит никогда не учил в ульпанах, не до этого было. Языки воспринимаю в основном на слух, а в грамматике полный нуль (или ноль). (Joseph Alberton)
В Томск приехала семейная пара из Австралии, путешествующая по миру в автодоме. Я очень люблю эту страну и, конечно, не могла упустить возможности пообщаться с австралийцами. Но мой английский из бэд (из бед и огорчений), и я сильно рассчитывала на дочь, которая неплохо шпарит. Ну, дождались мы эту прекрасную пару, и я с ними здороваюсь, говорю фразу по-русски и жду, когда моя дочь переведет. Дочь собирается с мыслями, австралиец смотрит на нас и улыбается. И я понимаю, что надо что-то говорить. В общем, собрала весь свой нехитрый словарный запас английского и давай с ним разговаривать. В принципе все было понятно и совсем не страшно. Страшно было, что они уедут и мы так и не поговорим. Дочь потом сказала, что такого адского английского она никогда не слышала. На что я возразила, что австралиец меня понял, и это самое главное. (Елена Маслова)
В начале 90-х надо было позвонить во Францию, и я испытывала ужас от самой мысли: как это? Берешь трубку дискового телефона, просто набираешь номер и вдруг попадаешь за границу?! На всякий случай написала себе предварительно фразы на бумажке. И вот вроде разговор прошел хорошо, кладу трубку. А человек, который был со мной в комнате, ржет. Говорит, я весь разговор квакала: «Уи! Ква? Уи!» («Оui, quoi? – Да, что?») Вот тогда я и поняла, почему французов лягушатниками называют. Не только за гастрономические пристрастия. (Julia Gavrilova)
Я работала в научном отделе московского зоопарка, мне было 18 и я была чудовищно стеснительная. Трехгодичные курсы английского закончила, но говорить не могла. А тут к нам приехала по обмену американка Дорис. Вообще тогда иностранцы в Москве были редкостью, это была первая живая иностранка, которую я видела, мне она казалась сверхчеловеком или нечеловеком, что-то вроде пришельца с летающей тарелки. И на ней была белая мужская рубаха, как сейчас помню. И я не могла выдавить ни слова, но потом меня послали как лаборанта на побегушках за пивом там же, в зоопарке, в кафешку Пеликан. И я накупила пива, и мы сели выпивать. С тех пор я поняла, что для таких, как я, две бутылки пива – это прекрасное лингвистическое подспорье. (Мария Галина)
По-английски говорю благодаря прекрасной даме, англичанке, еврейке, приехавшей в Москву в 34-м, кажется, году вслед за мужем, коммунистом. Дальше просто фильм «Восток-Запад»… Меня ей отдали в четырехлетнем возрасте, по-русски она не говорила совсем. Когда через три года я пошла в первый класс, мне было все равно, на каком языке говорить. В школе научилась читать-писать, и все. Язык остался со мной навсегда. (Татьяна Алексеева-Левина)
С английским история стандартная, какой-то отпуск оллинклюзив с родителями, а испанский начала учить уже в сознательном возрасте, и первые месяцы моим единственным собеседником был кот. И вот наконец спустя полгода я оказалась в Испании, где выяснилось, что уже могу худо-бедно объясняться, но по привычке делаю это исключительно теми сюсюкающими и умильными интонациями, которыми разговаривала с котом. Так и ходила первые пару дней вся такая cariiiiiiiño. (Kato Yuzefovich)
Первый раз в жизни поехала одна за границу, мне было года 22-23. До этого ездила с родителями или друзьями, которые хорошо говорили по-английски, и процесс коммуникации с миром ложился на них. И вот еду в Вену, немецкий, который учила в школе десять лет, не помню почти вообще, английский, который учила урывками, как мне кажется, тем более не смогу использовать. В гостинице в первый вечер чуть ли не жестами объяснялась от ужаса и смущения. Гуляя, старалась пользоваться путеводителем и картой, чтобы не спрашивать дорогу, а есть ходить туда, где самообслуживание. Но спустя несколько дней захотела съездить из Вены в Братиславу, благо там езды час. Пошла на вокзал, узнала, откуда уходят автобусы, купила билет, узнала у водителя, где выходить, и внезапно поняла, что если моего английского хватает, чтобы все это организовать, значит, все нормально, не страшно, можно. С тех пор совершенно спокойно езжу в Европу и не дергаюсь из-за своего примитивного английского, воспринимая его как инструмент, с которым могу управляться ровно в той степени, в которой мне необходимо: ну да, не элегантный посох, а устойчивая коряга, но иду же. (Ольга Абашкина)
Английский я учила с четвертого класса, однако говорить боялась, да и не с кем было. Пока в 1993 году, после третьего курса, меня, абсолютную атеистку, не занесло в религиозный лагерь от Сан Мюн Муна (пришла на звуки английской речи, ибо там хоть и был переводчик, но проповеди читали на английском, и песни мы на английском пели, и все руководство было тоже не русскоязычное). Так как лагерь был религиозный, то нам запрещалось пить, курить и общаться с противоположным полом. Но почему-то прямо на территории пансионата, где проходил лагерь, был работающий бар. И там подавали потрясающую вишневую наливку. И мы там регулярно зависали с мальчиками вместо проповедей. Это было почти безопасно, потому что на проповеди должны были ходить ВСЕ, включая руководство. И видно, кто-то донес на нас начальству, потому что они устроили рейд и застали нас на месте преступления. Скандал был страшный, нас грозили отправить домой тут же. Уезжать не хотелось, тем более лагерь был в Литве, а я из Киева, ехать долго, и вообще непонятно, как одной. В общем, у меня от стресса вынырнул весь английский, что был, и я объяснила взбешенному руководителю, что уровень их преподавания меня не устраивает, поскольку слишком уж примитивный, а меня интересуют более глубокие вопросы, такие как … (и привела примеры). И вообще какие-то концептуальные вещи они трактуют совсем плоско, и нет моих сил это выносить, это задевает мои религиозные чувства. В общем, в конце моей речи он извинялся, что их уровень слишком прост для таких продвинутых, как я, и уговаривал поехать в лагерь уровнем повыше, уже для лидеров. И очень просил потерпеть и все-таки посещать проповеди, чтобы не подавать плохой пример младшим братьям и сестрам. (Anastasiya Shurenkova)
В 2011-м у восьмилетнего сына была операция в Берлинском кардиоцентре. В школе и институте у меня был немецкий. Он был, я была, но как-то каждый сам по себе, изредка мы встречались на уроках, чтобы расстаться почти без воспоминаний. И был курс разговорного английского, месяца четыре, в 1992-м. И вот я с этим багажом знаний в Берлин. Каким образом из глубин бессознательного всплыли немецкие слова? Английские-то понятно, все-таки я читала на нем изредка технические тексты. Но в итоге получались фразы на смешном немецко-английском суржике. Can I take this Klappbett? А в день приезда отправились за продуктами в Реал. У меня с собой вообще-то был разговорник, но я о нем напрочь забыла. Пытаясь найти яйца, обратилась к продавщице мясного отдела. Она не говорила по-английски, я не помнила «яйца» в немецком. Хлопала крыльями, просила бэби оф ко-ко-ко (чррд! Куры по-немецки тоже не ко-ко-ко говорят). Сын до сих пор смеется, вспоминая, как мать кудахтала в берлинском Реале. (Юлия Ани)
Первый опыт случился в далекой «коммунистической» школе: в пансионате в Ялте на дискотеке пригласил афроамериканский студент. Испугалась до ужаса, впервые «живьем» видела (город-то закрытым был). Но не отказала, «АЙ ЭМ ВЭРИ ХЭППИ» из себя выдавила, «комсомольского лица» не уронила, свой интернациональный долг посчитала выполненным. Лет двадцать спустя английский вдруг стал хобби. Скажем так, не весь: «чукча» всегда был писателем, считал, что впечатляющий словарный запас автоматически превращает в «птицу-говоруна». Увы, вскоре пришлось испытать шок, силу которого передать цензурными словами трудно. Вся «зря прожитая» жизнь пронеслась перед глазами, когда случайно оказалась в компании «мило чирикающей по-англицки» молодежи. Я всегда извлекаю уроки. Повезло – стимул подвернулся. Очень захотелось грант на стажировку за рубежом получить. Пришлось, конечно, визуалу попотеть, ушки поднапрячь, перед зеркалом покривляться, язык высовывая.
И таки несколько отвоеванных в тяжкой конкурентной борьбе недель, проведенных в Великобритании, здорово в итоге помогли (заслуженные аплодисменты). Но…перфекционист. А посему говорить не люблю и по сей день: не покидает страх ошибку совершить. Все время приходится себя заставлять. Надежды-то на совершенство не теряю. (Елена Притыкина)
Именно заговорила я в аэропорту Бангкока. Те несколько фраз с обслугой в отеле, с таксистами и на ювелирной выставке с коллегами-участниками как бы не в счет. Коллега из Крыма прилетела на пару дней позже. Она по-английски вообще ни слова. И я встречала ее в аэропорту. Прибыли в отель. Оказалось, что перепутала багаж. Чемодан чужой. Поехали обратно в аэропорт. И вот тут я вдруг вспомнила даже то, что никогда не знала. Сумела найти нужные службы, объяснить то, что произошло. Коллеге было предложено пройти в зону выдачи багажа и поискать свой чемодан. Вдруг он там стоит. Бывает. Ей оформили специальный пропуск, дали сопровождающего. Меня попросили «подождать здесь». Через несколько минут прибежали работники аэропорта, подхватили меня под белы рученьки и быстро буквально потащили меня уже без всякого пропуска туда, где стояла зареванная Татьяна Ивановна, размахивающая руками и топающая ногами. У нее истерика, она не понимает, ее не понимают! Увидев меня, она успокоилась. Мы нашли ее чемодан. А я после этого легко заговорила! (Марина Максимова)
Первый раз полетели с другом за границу и умудрились найти в Шарм-эль-Шейхе отель, в котором персонал говорил только на английском и 90% населения отеля составляли финские пенсионеры. Тогда я внезапно обнаружил, что в состоянии говорить на английском. И все шесть слов, известных мне по-фински, тоже использовал. (Vassi Lahtinen)
Однажды в Италии я страшно замерзла осенью и пошла в Макдональдс просить горячий чай. Непонятно зачем выпендрилась и заказала на итальянском. И страшно огорчилась, когда мне выдали огромный стакан чая со льдом. Потому что мозг мой автоматически произнес «чай» по-английски, а когда покупатель говорит «ти кальди» вполне возможно предположить, что это был «ти колд», а не «тэ кальди». Зато выражение лица у меня было красноречиво страдальческое: чай мгновенно поменяли. (Julia Gavrilova)
Заговорил в 93-м в возрасте 37 лет, оказавшись первый раз за границей (Германия, Мюнхен) по работе. Оказалось, что в пассивном запасе было много. До сих пор благодарен коллегам немцам, что «разговорили», потом неоднократно работал и жил, соответственно, в Германии, заговорил по-немецки. Самое же удивительное, что по возвращении другие языки моментально «улетучивались», а при выезде активировались до приличного уровня за несколько дней. Чтобы говорить, надо просто говорить. (Сергей Егоров)
В группе по английскому в университете моя подруга постоянно отвечала, несмотря на ошибки: ее девизом было «Лучше сказать, пусть неправильно, чем не сказать». Потом она перевелась на другой факультет, в группе стало тихо, и я потихоньку начала занимать эфир – говорить, чтобы не было тишины. Это были первые шаги. Второй прорыв был года четыре спустя на работе, когда одним днем уволилась моя начальница и мне пришлось ехать к поставщику в Норвегию и там отчитываться. По-испански я заговорила через год изучения языка и полгода в среде – меня в баре за кайпирирьей разговорил пожилой мексиканец. А по-корейски я свободно треплюсь только в ресторанчиках на тему еды. (Марина Семенихина)
Уехал один в Гонконг на две недели. Через несколько дней стал набрасываться на людей. В Азии люди воспитанные, внимательные к иностранцу, и по-английски говорят в ГК очень и очень многие – кажется, понимали, или очень воспитанные, слишком внимательные. (Евгений Андриенко)
Владивосток, давно-давно, каждые иностранцы на улице – возможность поговорить, знакомая приглашает с друзьями, накрывает стол, все общаются, и наконец эта знакомая, мол, welcome, давайте еще как-нибудь, выпаливает: ЯНКИ, ГОУ ХОМ! Конфуз замялся, смешная история осталась. (Евгений Андриенко)
Дело было в Москве. Моя школа считалась образцовой, и в нее регулярно водили разные иностранные делегации. Хотя английским я занимался с детства и был одним из немногих в школе, кто его знал, меня ко встречам с делегациями не подпускали – судя по всему, изначально проходил по ведомству «нелояльных элементов». Но в 1988 году в школе сменилась директор, а вместе с ней и порядки, – и осенью 1988 года меня допустили к общению с делегацией учителей из Западного Берлина. Там и заговорил. (Цви Миркин)
Учила английский в спецшколе (в восьмидесятых), в первый раз выехала за границу в 1987 году. Была уверена, что с коммуникациями проблем не будет. Щаз! Каждое утро пряталась за углом в холле отеля, выжидая, когда портье отвернется. Потому что после бодрого приветствия он начинал щебетать, а я не понимала НИЧЕГО. Щебетал он по-английски. Так и пропряталась всю неделю. (Anna Veselova)
Израиль, 2005 год. Муж в командировке, а я с ним в довесок, но в отпуске. Я впервые заграницей и после двух или трех месяцев курса английского языка для начинающих. Заходил он в меня плохо, не говорила и не понимала толком. В один из дней муж отправился на работу, а я на пляж. Возвращаюсь в отель и понимаю, что карточки от номера у меня с собой нет. Холодею, бледнею и на ресепшн в отчаянии вспоминаю весь свой скудный словарный запас английского языка. Для пущей убедительности подключаю жесты. Мне выдают новую карточку. До сих пор непонятно – это я молодец или девушка на ресепшн, но после того случая я начала говорить. С ошибками, путаясь во временах и порядке слов, но начала. (Лидия Хаит)
Пять лет, детский сад, после занятий английским языком «сочинил» стих:
Фазе-фрост, фазе-фрост
Вот и вышел Дед Мороз! (Михаил Сорокин)
На английском заговорила в школе, на уроках английского. А вот с моими друзьями была забавная история. Они полетели в Германию и когда вышли в город и хотели узнать дорогу, спросили у прохожего: «Гутен морген, шпрехен зи дойч?» (Ольга Хованских)
О, это была дивная история. 1988 год. Курил беломор на лестничной клетке какого-то официального здания (мне было 14 лет), на лестницу выглянула выступавшая на конференции какой-то американка лет сорока и спросила на английском, где туалет. Английский язык после нескольких лет изучения в школе представлялся мне таким сложным и возвышенным – язык Шекспира! – что я что-то начал формулировать такое. Американская тетка послушала мое мычание секунд десять, сделала такое очень понятное скорбно-презрительное лицо, когда видно, что уже с пятым подряд кретином говорит, и констатировала очень ясно и обреченно:
– Fucking life.
И хотела идти дальше.
Но тут я понял, что ей надо, и заорал:
– Мam! Here! It is here!
Так была спасена честь CCCР, а я понял, что язык Шекспира годен для коммуникаций. (Dmitry Butrin)
Хорошо помню, как начал читать по-английски: мне девять или десять, играю в Metal Gear на Денди, а там переговоры по радио имеют важное значение для сюжета и прохождения. Я вооружаюсь двухтомным англо-русским словарем и старательно перевожу каждое непонятное слово. Иногда это не помогало, приходилось идти к маме и спрашивать. К концу игры некоторый навык появился. А заговорил в том смысле, в котором сейчас это понимаю, довольно поздно – шесть лет назад в Арамболе. Сидели в кафе, какая-то женщина стрельнула у меня зажигалку, и неожиданно для себя самого у меня с ней получился отличный смолток про Сапковского (женщина была полькой). До этого я мог, конечно, купить себе что-то в магазине или заказать обед в кафе, но в бытовых ситуациях в основном мычал, а мой английский мама отчиму допереводила. (Александр Желудков)
Мы ехали из Иркутской области в Эстонию, куда перевели папу-военного. Билетов на поезд Владивосток-Москва не было ни плацкартных, ни купейных. Папа купил билеты в международный вагон. Из иностранцев там ехала только семья из Австралии, тоже с ребенком. Мальчика звали Стивен, ему было восемь лет, мне – на три года больше. Мы по решению обеих семей оказались в одном купе (они были двухместные, не с полками, а с мягкими диванами). Со Стивеном я и общалась. Помню, что проверяла на нем, действительно ли иностранцы знают слово «спутник» (он знал), а когда мы вовсю палили из вешалок по гангстерам, я сумела его уговорить не пугать маленькую девочку. Мама Стивена сказала мне, что ей нравится моя кукла (при мне был багаж: кукла Юля производства ГДР и маленький кактус). Общение с австралийцами или что-то другое повлияло, но по приезде в Эстонию я сразу поняла, что это другая страна. (Людмила Казарян)
Познакомился в метро с мужиком, который таращился на меня, и вдруг понял, что могу не только писать, но и говорить. Проговорили года три, пока он сюда по делам рабочим ездил. (Егор Чащин)
Не считая школы, у меня был друг-американец, мы были собачники, так и познакомились. Лет десять мне было, так что получилась отличная практика. Он переехал в Эстонию насовсем, до сих пор дружим. В 90-х это, конечно, был настоящий единорог, без токсичной советскости, natural born профем, все дела. (Jekaterina Tšernõšova)
До седьмого класса говорил только на уроках. А в седьмом к папе приехал коллега-венгр, который по-английски говорил лучше, чем по-русски, и я их с папой провел по Историческому музею (который знал хорошо) по-английски. Получилось. Но я, конечно, лет до двадцати еще очень криво говорил, потом стало гораздо больше практики. (Владимир Тодрес)
Когда мне было лет девять, нам позвонил незнакомый голос и по-английски спросил моего папу. Папа с нами не жил, но оставлял всем и наш телефон тоже – на случай, если они не могли его найти у него дома (у нас он бывал каждую неделю). От осознания сложности, деликатности и некоторого стыда ситуации (это ощущение по поводу приходящего папы было привито с раннего детства) – и от неожиданности – я бросила трубку и не взяла, когда человек перезвонил (два раза). А чуть позже, когда мне было десять, мы с моей мамой (учительницей английского!) приехали на несколько месяцев в Канаду, и нам нужно было узнать точное время, чтобы не опоздать на поезд, а часов ни у кого из нас не было. Мы очень долго препирались, кто подойдет к прохожему и спросит, который час, но в итоге под давлением родительского авторитета я сдалась и пошла, цепенея от ужаса. Это было дико страшно, но мы друг друга поняли. Сейчас я преподаю в трех британских университетах и редактирую англоязычный журнал и должна с прискорбием констатировать, что мой английский намного лучше и богаче моего русского – даже с папой мы переписываемся в основном по-английски. (Yana Melkumova Reynolds)
Учила английский с первого класса и в 14 лет поехала на оздоровление в Германию в семью из Уэльса. Так радовалась, что наконец-то смогу применить знания на практике (отличница была)! Но на все вопросы после встречи отвечала односложно «yes» или «no», и только на вопрос: «Do you like ice-cream?» – ответила: «Yes, of course!» Назавтра подумала, что так не должно продолжаться, мне же еще месяц тут жить, перешагнула языковой барьер, и все стало хорошо. (Natasha Pankova)
В начале девяностых в Москве ответила иностранцу (турку) по-английски на классический вопрос приезжего, как добраться из точки А в точку Б. Я справилась, потому что не требовалось ничего сложнее, чем сориентировать по схеме метро, которую в ближайшем ларьке и купили. Что он из Турции, он сам сказал. Английский знал на том же уровне, что и я, но как-то друг друга поняли. Благодарил. (Helen Nikolaeva)
Рим, вокзал. Первый день за границей. Стою в очереди и без конца прокручиваю в голове фразу на английском, подхожу к окошку кассы, а там – «Простите, я не говорю по-английски». Эх, такая заготовка пропала. (Елена Парфенова)
Были такие аудиокассеты, TDK. Я гордо (накопила денег, мне четырнадцать лет!) в Израиле попросила в магазине: «Кассету [Тэ Дэ Ка], плиз». Мужик долго втыкал, а потом долго смеялся. (Дина Школьник)
Я учила французский шесть лет в школе и пять в институте. Потом 15 лет после института про него почти не вспоминала. Пока у нас не начали строить Ашан. Из Москвы приехала бодрая женщина, выдала мне полмиллиона налички и уехала, оставив наедине с французами, поляками, их бытовыми проблемами и стройкой. На следующий день с утра мы (наши и ашановские начальники стройки) обходили владенья. Из всего разговора я поняла только: «Resistance! Resistance!» Сопротивление. Они много раз это повторяли и махали руками. «Гжегож, я не понимаю ни слова по-французски», – пожаловалась бригадиру монтажников (поляку). Гжегож взоржал: «Это не французский! Это наш строительный язык! Там и французский, и английский, и немецкий, где мы работали, там слова и подобрали. Ты его тоже выучишь!» Конечно, я выучила. И строительный, и французский подтянула, и при необходимости переходила на польский. Чтобы доходчивее. Иногда поляки включали «не розумем», приходилось объяснять. Ну и немного матом, как без него? Тоже на всех языках. А резистанс – это был греющий кабель. (Irina Korman)
В третьем классе меня и лучшего друга Дениса перевели из местной школы в языковую. Я рыдала, суровые одноклассники обвиняли нас в предательстве. С переводом в школу была одна загвоздка: английский там учили со второго класса, а в моей старой школе – дай бог, чтобы с пятого. Наша новая учительница бодро согласилась нас подтянуть. И… грянула забастовка учителей 1993 года. Целый месяц или два забастовки мы подтягивали английский. Учили слова, которые были каллиграфически выведены на карточках для перфорирования. Слушали записи на бобинном магнитофоне. Помню только выстраивание нужной интонации в вопросе «isn’t it nice to spend some time out of a noisy town?» И пошло-поехало. После 9 класса мы принимали по обмену американца наделю. После 10 я уехала в Америку по обмену на год (обменная программа почила в бозе из-за охлаждения отношений с США), вот уже 10 лет как живу тут, в англоязычной стране. Так что indeed! (Olga Zelzburg)
Ох. 96-й, кажется, год. Поехал в Штаты по турвизе, подработать нелегально. Английский примерно никакой – из всего актива год с репетитором в седьмом классе. В выходной пошел шляться по музеям в окрестностях Central Park, оголодал. Подхожу к фургончику с хот-догами, прошу у черного продавца один. Он чего-то спрашивает.
По смыслу догадываюсь – мол, какого соуса покласть тебе, мальчик? С ужасом понимаю, что в упор не помню, как по-ихнему «кетчуп». Зато – о радость, о счастье! – неожиданно всплыло из пустоты, как будет «горчица»! Делаю важный вид и отчетливо произношу: «Bustard!»
И не успеваю вежливо добавить «please», потому что продавец неожиданно из черного становится сероватым и, громко обогащая мой словарный запас совершенно новыми удивительными словами и словосочетаниями, начинает приподниматься со своего стула. Не понимаю, кстати, какого рожна он торговал хот-догами в парке – вполне мог бы составить конкуренцию Джордану. Может, просто перекачался – ручищи у него были, что у Шварценеггера. Я только и смог, онемев от ужаса и пискнув что-то невразумительное, потыкать пальцем в банку с горчицей. Как же он смеялся. Не менее громко, чем до этого на меня вопил, он самозабвенно ржал, хлопал руками по коленям, вытирал слезы и говорил только одно:
– Mustard, this is mustard, you fucking idiot, God bless you!
По сравнению с этим эпизодом история о том, как в ресторане, после обеда из трех блюд и десерта, я попросил вместо салфетки тыкву, представляет значительно меньший интерес. (Oless Molchanov)
Начальник нашего офиса был итальянцем, все остальные сотрудники местные. С шефом мы говорили по-английски. Была секретарша-переводчица. Когда шефа не было, она отвечала на телефонные звонки фразой «Господина Ф. нет, попробуйте перезвонить ему домой». На итальянском, конечно. Я эту фразу выучила, и однажды, когда ни шефа, ни переводчицы не было в офисе, ответила по телефону этой фразой итальянскому собеседнику. Ребята в комнате сделали квадратные глаза. Мой собеседник обрадованно затараторил по-итальянски, а мне пришлось с позором перейти на английский и объяснить, что его домашнего телефона я не знаю. Позже я примерно год учила итальянский. Кончилось это дело тем, что мне на вокзале в Вероне вместо билетов во Флоренцию продали билеты в Бреннеро, это на итало-австрийской границе. Мы выскакивали из поезда, когда он уже почти трогался, и я в панике кричала: «Ун аттимо, ун аттимо!» Спасибо мужу, что он нашел это Бреннеро на карте. Потому что я, посмотрев на билет, подумала – ну мало ли как может называться вокзал во Флоренции. (Ирина Солодухина)
Можно сказать, что я так и не заговорила. На своих трех иностранных языках я с удовольствием читаю, неплохо пишу и понимаю со слуха, с огромным удовольствием продолжаю их изучать, при этом говорю неохотно и односложно. Но я и на родном русском охотно разговариваю только с близкими людьми, и мне иногда жаль, что не могу отмазаться от чужих, сказав, что их языка я не понимаю. (Anna Perro Pankratova)
Если не брать в расчет мои потуги в школе и на курсах языка, то впервые я заговорила на иностранном языке, когда впервые же сама, в одиночку, поехала в настоящую заграницу, в Норвегию. Там в аэропорту я стояла в очереди и очень нервничала, потому что понятия не имела, что сейчас меня там будут спрашивать и что мне отвечать. За человека до меня темнокожую девушку после разговора увела куда-то охранница, и мне совсем уже стало не по себе. Может, от страха я и заговорила вполне непринужденно о том, куда я и зачем, показывала документы и рассказывала, как я поеду на фьорды. Пропустили меня быстро и без лишних вопросов. (Наталья Бондаренко)
В 2018 я поехала в тогда еще Астану на Экспо. Благо живу недалеко, ночь на поезде всего. Конечно, туда приезжали и иностранцы, но хозяйка хостела, где я остановилась, совершенно не говорила по-английски. Как-то утром приехала пара арабской наружности. Мы все как раз завтракали. Хозяйка быстро разобралась с ключами и комнатой, благо тут и без слов все ясно, а потом куда-то в пустоту сказала: «Ой, ну как же спросить, откуда они!» Я решила ей помочь. Моему «where are you from?» пара несказанно обрадовалась. Сообщили, что они из Лондона, и стали расспрашивать, откуда я, и рассказывать, как были в Москве и Питере. И попросили спросить у хозяйки визитку. Местные таксисты английского тоже совсем не знали. А через неделю в тот же хостел заселилась моя подруга и потом рассказала, что хозяйка восхищалась моим знанием английского. (Наталья Бондаренко)
При том, что английскому меня подвергали лет с пяти, можно много эпизодов объявить первым разом. Но был очень выраженный момент, когда английский стал нормальным способом коммуникации. Я сидела в IIRC в трех каналах: про всякое и особенно Толкиена (от которого у меня уже был большой, но архаический словарный запас). Темы меня интересовали, а мнение обо мне собачьих кличек на эти темы — абсолютно никак. Не стеснялась, задавала вопросы, отвечала даже. Разговорилась, не заткнешь теперь. (Marina Feygelman)
Английский я натренировала лет в 19 с другом-немцем, при этом приобрела изрядный немецкий акцент, но на всю жизнь перестала бояться общаться, с языка на язык перехожу свободно, даже если чего-то не знаю – лавирую. А вот с французским было смешно. Я оказалась перед билетной кассой в Париже с двумя детьми, и мне нужно было объяснить кое-что довольно затейливое кассиру, который почти не говорил по-английски. После долгих взаимомучений на двух языках я сказала: простите, мой французский такой же, как ваш английский. На что кассир в запальчивости ответил, что я обольщаюсь (как он это объяснил, не помню, но суть я поняла). Проблему, кстати, решили. (Мария Стрельцова)
Завидуйте все – я же разговаривала с Хулио! Иглесиасом, да-да. Он посещал нашу испанскую школу в конце 80-х, в сопровождении какой-то русской княжны. Ну, ему показательные выступления устроили, конечно. В актовом зале. А потом он в проходе между рядами меня, четвероклашку, что ли, спросил:
– Ты говоришь по испански?
И я не растерялась! Ответила, скромно опустив ресницы: «Un poquito» (немножко, мол). Горжусь неимоверно. Да и вообще, он был чертовски шарман. (Дина Школьник)
Я в 14 лет после шести лет изучения языка в спецшколе оказалась в США по школьному обмену. Первую неделю была немой и практически глухой. Потом потихоньку привыкла к акценту, и нормально. Училась вместе с американскими школьниками. (Лора Бочарова)
Однажды к нам на кафедру приезжала читать лекции американка из Fulbright Senior, и на меня спихнули ее сопровождать (а я язык знаю… ну, плохо). Лекции переводить приходили переводчицы, а быт весь – на мне. Я за неделю как-то привыкла, а куда деваться. И тут иду по коридору за какими-то девами и в ужасе понимаю, что ни слова не разбираю из того, что они стрекочут, снова – ни слова, боже мой, мозг, что с тобой, как быть, куда деваться? А мозг мне устало говорит «Ася, отвали, они по-русски говорят». (Ася Михеева)
Единственный иностранный язык, который выучила хорошо – мяуканье. На кончающейся зрелости лет. Грамотно говорю, хорошо понимаю, не спотыкаюсь, в отличие от других языков. Постепенно приобретенный и родной меняются местами. Стыдно. Всегда мечтала знать языки. Но оказалось, интонаций «мяу» вполне достаточно, чтобы понять мироздание. Видимо, это было мое предназначение, как скажут ПОТОМ. (Inna Kulishova)
Испанский с нуля нам начали преподавать на подготовительном факультете РУДН. До этого имея некий запас французского, мы должны были как-то въехать, и быстро. Обучение велось при минимуме русского, смотрели фильмы, пели песни, ходили к латиносам в общагу и к концу года уже могли работать переводчиками-синхронистами. До сих пор сносно говорю на этом языке, спасибо общаге и КВН. (Вероника Васильева)
Я в целом средне знаю английский, и с моим уровнем вполне можно общаться. Но у меня жуткий барьер. Я каменею, тупею, начинаю что-то мычать типа «моя плохо говорить, но хорошо понимать как собако, как собако». Как-то я дней десять работала над проектом в крупной интернациональной компании. Помогала им делать годовой отчет. А там все объяснялись на английском: на ломаном, с акцентом, но тарахтели как из пулемета. Ну, добрые русскоязычные говорили со мной на русском, а с остальными я объяснялась жестами и мычанием. И вот последний день перед сдачей отчета, самый ответственный момент. Мы с начальником отдела сидим вдвоем в переговорке и правим презентацию. Обсуждаем, спорим, машем руками, стараемся. Уф. Доделали. И тут я понимаю, что все это время мы разговаривали. По-английски. Ведь милаха итальянец русского-то совсем не знает. Я была в восторге. Наконец-то заговорила! Но увы. Так и случаются со мной просветления только в стрессе или когда чем-то увлечена. Как собако, как собако. (Аля Петрова)
Я учила французский с младшей школы и потом еще с преподавательницей (бабушкиной подругой детства, это отдельная история, как она учила произношению с зеркальцем и заставляла меня десятилетнюю переводить без словаря, «в русском же есть похожее слово, вспоминай!»). И лет в 14 меня на улице остановил иностранец и что-то спросил на английском. Я смутилась и на всякий случай спросила: «Parlez-vous francais?» И оказалось, что он немец; и оказалось, о боги, что он знает французский. Ну, показала дорогу. Но ощущение было, что выросла на голову. А через год к приятелю приехал дальний родственник из Парижа, мы сходили в гости – и вот тут я поняла, что ни на каком настоящем французском я не говорю и тем более на слух не понимаю. (Вера Голубева)
В 10-м классе поехали с учительницей в Питер (подмосковная школа), там мы опоздали на спектакль в Мариинку и непонятно чего ждали у входа. Стояли между двух дверей – уже не на улице, но еще и не в фойе театра. На улице было мерзко (по-моему, была поздняя осень), планов на вечер все равно уже не было. И тут оказывается с нами американская пара – они тоже опоздали, заблудились в метро. В общем, как-то разговорились, я была счастлива – оказывается, я могла понимать и даже немного говорить. На следующий день мы гуляли по Эрмитажу, а я высматривала иностранцев, хотела повторить окрыливший меня опыт. Набралась храбрости и окликнула какую-то пару с экскурсоводом. После пары тупейших вопросов: «А вы откуда?» – экскурсовод меня грубо отшила. Еще через четыре года я приехала во Францию и заговорила уже по-французски. (Анна Самохвалова)
В школьном возрасте учил обязательный английский плюс польский на курсах, но ни на том, ни на другом общаться не пришлось – не с кем было практиковать. А когда в последнем классе школы к нам приехали вдруг норвежцы, говорящие по-английски, я просто не представлял себе, о чем с ними можно говорить. Зато в том же последнем классе школы довелось вместе со сверстниками поехать в тогда еще ГДР, которая доживала последние месяцы до объединения. Деталь: немецкий я НЕ учил ни в школе, ни на курсах, нигде – только знал несколько фраз из книжек про войну, но ясно, что они были в поездке бесполезны. Пока ехали туда в поезде, пообщался с теми приятелями, у которых были разговорники или которые сами знали какие-то слова по-немецки. Результат – у меня ничего не получилось, я немцев не понимал, они меня не понимали. Одному из одноклассников повезло больше. Он запомнил, что «таушен» и «тойшен» звучали так же похоже, как и их переводы на русский – «обменять» и «обмануть» (но вот какое из них какое, не запомнил). В результате когда понадобилась мелочь, подходит он к бармену и говорит: «Тойшен мир битте» (типа обмани меня, если сможешь). Ну, тот ситуацию правильно понял. А когда я по-английски заговорил, я сам этот момент не отследил. По-моему, какой-то финский пастор приезжал в наш университет лекцию читать и обращать народ, я пошел туда как раз, чтоб язык попрактиковать (а много ли тогда было вариантов?), и в перерыве общался с его подельниками. Тех интересовало, обратился ли я, послушав проповедь, на что я вежливо ответил, что не готов еще, не готов. Возвращаясь к немецкому. Его я таки выучил несколько лет спустя, но сидел он в глубоком пассиве. Пока однажды я не пришел на новую работу, а тут мне говорят: «О, как кстати! Позвони в Германию по такому-то номеру, спроси такого-то и узнай, смогут ли они поставить то-то и то-то». ОК, сказал я, ушел в другую комнату, достал словарь и набросал на бумажке план беседы, возможные вопросы и ответы. С бумажкой перед глазами позвонил по телефону. Беседа прошла на удивление гладко. После этого говорил с ними часто, ну а дальше и того проще. По-польски довелось заговорить только в прошлом году, когда наконец впервые за всю жизнь добрался до Польши. Все эти долгие годы язык лежал в глубоком запасе, никак я его не развивал – однако сумел вспомнить довольно много. С французским еще веселее было. Я изучал «правильный французский» и даже использовал несколько фраз во время турпоездки во Францию. И вот, думая, что я французский знаю, я указал его при поступлении на первую работу в Канаде, там обрадовались и тут же направили меня в целиком франкоязычный коллектив. Где я тут же обалдел: местный акцент и диалект я напрочь не понимал, от слова «совсем» – люди мне что-то говорили, я кивал и вежливо улыбался. Но поскольку народ был занят своим делом и общался между собой, я прислушивался, видел, как народ реагирует на те или иные фразы, и понемногу сопоставлял их с «правильным французским». Дома на листке писал себе сочинение «о чем я завтра буду говорить на работе с коллегами», и на следующий день пытался обсуждать. Так понемногу пошло. Хотя я вроде бы знаю несколько языков, но большей частью я их использую письменно. Голландский, с которого когда-то перевел много текстов, в устном виде пригодился единственный раз – объясниться на почте в Бельгии. Та посылка, к слову, потом вернулась ко мне в Канаду – что-то я не так в адресе указал. А вот на итальянском во время поездки в Италию общаться, как казалось, было легко и просто – как будто всю жизнь на нем говорил. Но больше с тех пор мне тот язык нигде был не нужен, а углублять тоже времени не было. Испанский, по-моему, впервые испробовал во время поездки на Кубу (хватило на несколько фраз), а часто стал использовать уже на нынешней работе; тоже поначалу было тяжело, беседы сводились к поверхностному «как там в Боливии» и т.п., и так понемножку все живее и живее. А португальский так и застрял на «деревянном» уровне; вроде бы было с кем практиковать, но далеко я не продвинулся. На болгарском я много читал, но не говорил ни разу в жизни. (Dmitry Lytov)
Итальянский учила с 11 лет: сначала брала у одноклассницы словарь музыкальных терминов, потом по куцым телевизионным урокам с Арлекино и Панталоне. Все было, разумеется, почти безуспешно – до первого бурного секса с носителем. Сразу после я и завернула целой фразой что-то заумное, как я люблю: «У одного известного российского писателя сказано, что секс – лучший способ изучать языки». Твердо убеждена в этом до сих пор. Чувства как мотивация к изучению – это само собой, но работают и другие механизмы. Гормональные. (Lyubov Karakuts)
Во время поездки с семьей на море лет в шесть захотела подружиться с загадочной итальянской девочкой постарше меня. Английский учила на детских курсах и кое-как начала беседу, но что-то пошло не так. Помню, как я иду за девочкой, а она мне: «Stop following me». Я не в курсе, что такое «follow», но ведь ничего плохого-то не делаю, иду за ней дальше, а она «stop following», но я ведь ничего плохого не делаю… Что значит «stop following», узнала через неделю, вернувшись на свои детские курсы и спросив. Вот это было разочарование. (Александра Коноплева)
