Южная Корея, Северная Корея: как устроены войны за историю

Полит.ру продолжает цикл онлайн-лекций. Предыдущие — разговоры с Ильей Хржановским, Александром Аузаном, Ланой Журкиной и другими — вы можете посмотреть на нашем YouTube-канале. Также за расписанием онлайн-лекций можно следить на нашем сайте. 

Андрей Ланьков — историк, кореевед, преподаватель Университета Кукмин (Сеул). Его лекции об опыте взаимодействия Китая и Кореи смотрите здесь.

Сегодня речь пойдет о тех темах, которые в странах Европы как правило объектом войн истории не являются – о древней истории и о том, как она используется, переписывается, манипулируется, препарируется, перекрашивается в целях решения определенных политических задач. Это явление вообще очень распространенное для Дальнего Востока, потому что корни его, наверное, уходят к конфуцианским временам. Историю в конфуцианской культуре всегда очень ценили.

Изначально я собирался говорить и о Юге, и о Севере. Но довольно быстро я осознал, что даже если ограничусь, скажем, периодом до XII века н.э. (а именно им я и собираюсь ограничиться, немножко зайду в более поздние времена, но не сильно), то я в этом периоде просто утону, причём утону в основном из-за существования Юга. Я вообще писал о южнокорейском национализме, в том числе и историческом, несколько раз, есть у меня старая статья, в которой много чего по этому поводу написано — «Два источника и две составные части южнокорейского национализма». Но беда в том, что Южная Корея — это страна демократическая и плюралистическая. При том, что корейский спектр исторического сознания там очень сильно сдвинут в сторону национализма (очень специфического национализма, но не об этом разговор), в Южной Корее существует разноголосье. С одной стороны, там существует некий мейнстрим, выражением которого, условно говоря, является учебник истории, который в одном из вариантов лежит рядом со мной на столе, то есть южнокорейский учебник истории для старшей школы. С другой стороны, внутри мейнстрима существует множество конкурирующих точек зрения. Во-вторых, за пределами мейнстрима лежат свои пространства исторического или околоисторического знания. И одним из параметров этих пространств является именно отношение к национализму. В Южной Корее сейчас наблюдается такая очень сложная, пестрая картина, мозаика, в которой присутствует множество мнений, множество точек зрения. 

А когда смотришь на Северную Корею, то ситуация становится куда более простой и интересной. По тем вопросам, о которых, собственно говоря, мы будем сейчас говорить, в Южной Корее мозаика есть; в Северной Корее — никакой мозаики нет. По всем этим вопросам там существует одно, утвержденное свыше и единственно правильное мнение. Оно меняется иногда с течением времени, хотя эти перемены обычно не афишируются. Но оно одно. То у нас есть некие пятна светомузыки и есть один лазер, одна-единственная точка. 

Если мы попытаемся отпроецировать эту северокорейскую точку зрения на события истории, на южнокорейскую пестроту и мозаику, мы обнаружим, что это маленькое лазерное пятнышко, причем единственно правильная северокорейская точка зрения, попадает, как правило, я бы сказал, за пределы южнокорейского мейнстрима. Я часто сталкиваюсь с такой ситуацией с коллегами, которые, когда я говорю, что северокорейцы то-то и то-то, какие-нибудь упоминаю те или иные забавные их утверждения, мне говорят: «Ну, это еще ничего! А вот южнокорейцы…» Я — в тех случаях, когда есть возможность задать вопрос — задаю им вопрос: «А какие конкретно южнокорейцы?» Мне говорят: «вот смотрите: северокорейцы нарисовали границы древней Кореи до Магадана, якобы исторической своей территории, а южнокорейцы нарисовали еще дальше». Я опять говорю: «Какие южнокорейцы?». И обнаруживается почти всегда (бывают исключения, я о них скажу), что обычно еще более радикальную точку зрения, чем северокорейская официальная, в Южной Корее высказывают представители так называемой «оппозиционной исторической школы». Условно говоря, это южнокорейские фоменковцы, «новая хронология» в южнокорейском варианте. Когда мы говорим «оппозиционная», мы обычно подразумеваем такие коннотации, что есть некая историческая традиция, в которой одна группа, одна школа, доминирующая, и есть оппозиция этой школе. Здесь же используется другой корейский термин. Он, как и почти все корейская общественно-политическая терминология, китайского происхождения. Он означает, если буквально переводить, «находящиеся в диком поле». Его тоже стандартно переводят как «оппозицию», но в общем подразумевается, что они вообще не включены в институты. 

И действительно, эти крайние южнокорейские националисты — это в основном люди, не имеющие исторического образования. Это обычно инженеры, физики — ну примерно та же публика, которая в России является основой «новых хроноложцев» и фоменковцев. И они рассказывают о страшной, тайной истории, древней истории великой Кореи, которая создала все человечество, и это величие теперь оказалось скрыто в результате интриг злодеев-иностранцев, которые переписали историю, «чтобы скрыть нашу древнюю истинную хронологию и наше древнее величие». Но, повторяю, к этим людям в южнокорейском историческом сообществе относятся примерно так же, как в России — к фоменковцам и «новой хронологии», то есть иногда посмеиваются, а чаще просто игнорируют. У них свой отдельный мир отставных инженеров, пишущих о национальном величии. И вот там, конечно, есть шедевры сравнимые. 

Где-то на грани этого мира и, может быть, мейнстрима, туда и попадает проекция северокорейской исторической идеологии по градусу национализма.

На мой взгляд, северокорейская официальная историческая школа отражает некую мечту, мечту корейских (а шире — восточноазиатских; а шире — в общем-то, любых) националистов. То есть южнокорейцы из-за разноголосицы, из-за наличия в стране академических споров, которые решаются не в идеологическом отделе ЦК, и, наконец, из-за необходимости хоть как-то считаться с существующими источниками, с данными археологии, проявляют определенную осторожность. В случае с Северной Кореей мы имеем дело с некоторым удивительным полетом фантазии. Так что сейчас мы с вами  погружаемся в чистый и прекрасный мир мечтаний корейских националистов. Чистых, не замутненных такой ерундой, как находки археологов. Если нужно — прикажут археологам, что именно надо найти, и они тут же найдут. Если нужно что-то потерять — тут же потеряют. 

Не надо понимать ситуацию так, что северокорейцы — это единственные националисты. Вся восточноазиатская история в разной степени, все официальное историописание, пусть в разной степени, но националистично. Парадоксально кстати, что в наименьшей степени, пожалуй, национализм распространен сейчас в Японии, с которой когда-то все это поветрие и началось. Но такой градус и такая химическая чистота, которую мы наблюдаем в случае с Северной Кореей, все-таки является большой редкостью даже в Восточной Азии.

Одной из замечательных особенностей северокорейских текстов на темы древней и средневековой истории является абсолютное игнорирование исторических фактов, если эти факты противоречат политически правильным концепциям. Нужно сказать, это не означает, что все северокорейские специалисты по истории — лже-ученые. Там, где нет политической установки — а по большинству вопросов никакой установки нет — в Северной Корее существуют и нормальные дискуссии, и добросовестные исследования. Там очень неплохая археология — поскольку она не касается вопросов национального величия. Все они там очень хорошо и методически правильно делают. В Северной Корее очень приличная лингвистика — поскольку она не касается вопросов компаративистики, строжайшим образом запрещенной в Северной Корее (не запрещенной полностью, а запрещенной применительно к корейскому языку). Если ты лингвист, но не занимаешься компаративистикой, сравнительно-историческим языкознанием, то отлично работаешь. По некоторым пунктам северокорейская лингвистика даже просто превосходит южнокорейскую, потому что в ней большое влияние советско-российской лингвистической школы. Но в любом случае, там, где начинаются вопросы политики и национальной гордости — или вопросы, которые, по мнению политиков, относятся к вопросам национальной гордости — там дискуссии умолкают, и начинается торжественная тишина. И музыка национального величия начинает звучать, и мы сегодня будем эту музыку с вами слушать.

С кем ведется эта историческая война? Я бы сказал, что ведется она против, условно говоря, трех целей. 

Во-первых, доказать всему миру, что мы не хуже кого бы то ни было на свете. Я бы сказал, главная задача — сказать, что мы не уступаем ни по одному из тех показателей, которые нам кажутся важными. Мы будем много сегодня говорить о том, какие именно показатели воспринимаются в Северной Корее как значительные, а какие — не воспринимаются. Главное — что Корея не должна уступать никому в мире, включая, если необходимо, соревнование с Древним Египтом и Месопотамией (это не преувеличение) по показателям, которые считаются важными.

Второй фронт войны — это фронт войны против ближних иноплеменных соседей, каковых двое: это Китай и Япония: постоянное доказательство собственной исторической первородности в отношении Японии и постоянные поиски обоснования для территориальных и отчасти тоже цивилизационных претензий в отношении Китая.

Ну а третье — это уже «спор славян между собой», это постоянные попытки доказать историческое, вечное, многотысячелетнее превосходство тех территорий, которые ныне находятся под управлением Трудовой партии Кореи, над теми территориями, которыми ныне ЦК ТПК из Пхеньяна не управляет. То есть постоянные попытки доказать, что исторически центром корейской цивилизации всегда был Север, что северная часть страны и особенно округа Пхеньяна всегда была носителем самых разнообразных национальных добродетелей и, соответственно, превосходит Юг, который в общем тоже «мы», но какой-то немного подозрительный, второсортный и склонный к разнообразным шатаниям. То есть центр — это Пхеньян. 

Если мы посмотрим, о чем речь идет в преподавании истории, то я покажу вам цитату из учебника истории для седьмого класса. Тут такой момент: когда я буду сегодня цитировать оригинальные тексты, я буду использовать практически исключительно три документа. То есть материалы будут использоваться более широкие, но в основном я буду использовать учебник истории для седьмого класса, большую тридцатитомную корейскую энциклопедию и труды вождей, потому что это явные установочные документы — то, что положено знать и то, как положено думать всем.

Итак, вот выписка из учебника истории для седьмого класса о целях преподавания истории: «Глубокое изучение истории Кореи важно для того, чтобы проникнуться духом первенства корейской нации. Для того, чтобы до высокого уровня развить национальную гордость и чувство национального достоинства. Это связано с тем, что культура и история нашей страны дают больше оснований для национальной гордости, чем история любой другой страны мира. Только через изучение нашей истории мы проникаемся духом горячего патриотизма и становимся истинными сыновьями и дочерьми Великого Полководца».

Нужно сказать, как определяется нация в северокорейских текстах. Если мы посмотрим большую тридцатитомную корейскую энциклопедию, там совершенно четко звучит следующее определение: «Нацию определяют общность крови, языка, региона и культуры». Обратите внимание, что слово «кровь» стоит здесь на первом месте. Это явление не новое, но так стало не сразу. Дело в том, что традиционно на этапе своего формирования корейская историография опиралась, естественно, на советское определение нации - точнее, на определение нации, которое И.В. Сталин сформулировал в работе «Марксизм и национальный вопрос». Это определение попало в Корею еще в 1930-е годах., когда там появилась так называемая Социально-экономическая школа, когда молодые корейские историки Пэк Нам-ун и Ли Чхон-вон (Ли Чен Вон у нас его имя писали) стали фактически пытаться применить к Корее тогдашнюю официальную советскую марксистскую историографию, ее теорию. Сталинское определение нации следующее: «Нация есть исторически сложившаяся, устойчивая общность людей, возникшая на базе общности языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры. Только наличность всех признаков, взятых вместе, даёт нам нацию». Очень важно, что  Сталин четко в той же работе однозначно подчеркивает: «общность эта (то есть нация) не расовая и не племенная». То есть, как видите, никакой крови нет.

Сталинское определение отражало подход к проблемам нации, который был характерен вообще для тогдашней левой прогрессивной социологии, и не только, кстати, марксистской. Если вы посмотрите те северокорейские тексты 1940-х, 1950-х, начала 1960-х годов, где дается определение нации, то вы увидите, что там в той или иной степени, с очень небольшими вариациями, повторяется именно сталинское определение нации. Причем в соответствии с советским сталинским вариантом подразумевалось, что нация является относительно новой категорией, что возникает она только после возникновения капитализма, а до этого существует другая форма этнической общности — «народность». То есть сначала возникает «народность», а уж только потом — «нация». Мы здесь не будем вдаваться в споры о древности-недревности нации — ведь сейчас в исторической науке идет довольно большой спор о том, до какой степени мы можем говорить о нациях в досовременную эпоху. Мы об этих спорах сейчас говорить не будем, к нашим темам это отношения не имеет. Главное для нас то, что этот ортодоксальный советский взгляд — сначала этническая группа превращается в народность, а потом в нацию — был в Корее усвоен и оставался официальным до начала 1960-х годов. 

Любопытно, что в корейском языке пришлось специально сконструировать слово «народность». По-корейски слово «нация» — это слово, заимствованное из японского в начале ХХ века. До этого слова «нация» в Корее не было, оно появилось только с 1905 года, слово это — «минчжок» по-корейски, японское «минцзоку», китайское «минцзу». К этому слову добавили префикс «чун». Как и большинство научных корней в корейском, он - китайского происхождения и означает что-то типа «готовящийся», или «почти», или «недо-». То есть, условно говоря, есть нация — «минчжок», а есть народность — «чунминчжок», то есть «недонация», «кандидат в нации», «почти нация». 

Этот термин широко использовался в 1950-е годы, а потом резко исчез. Почему? А потому, что в начале 1960-х годов, когда отношения СССР с Северной Кореей чрезвычайно ухудшились, когда за просоветские симпатии в Северной Корее сажали в тюрьмы, когда посол Северной Кореи в СССР запросил в Советском Союзе политического убежища и его получил, — когда все это происходило, в Северной Корее начался активный поворот к более традиционному национализму, который существенно ближе к традиционному восточноазиатскому национализму. Именно тогда, в начале 1960-х, когда вообще очень сильно, так сказать, «побили все горшки» в отношениях с советской историографией, именно тогда Ким Ир Сен впервые включает в определение нации термин «кровь». Упомянутое мною только что определение нации, которое я взял из Большой корейской энциклопедии, впервые появляется в 1970 году в «Философском словаре». При этом с течением времени все больше и больше речь идет о роли «крови». В последние, скажем, двадцать лет обычно подчеркивается, что этот революционный пересмотр определения нации произвел никто иной, как молодой Ким Чен Ир, сын Ким Ир Сена, будущий руководитель страны, который в начале 1960-х учился в Университете Ким Ир Сена.

У меня жена занимается северокорейской литературой, которую я, в общем, не очень люблю и не читаю обычно. Буквально неделю назад я, сидя у себя дома, от нечего делать взял сборник рассказов, и с интересом прочел историю, где рассказывается про то, как Ким Чен Ир учился в университете и как он почувствовал, что то определение нации, которое там давали, глубоко неправильное. Он разъяснил профессорам, почему они не правы. Ну, конечно, когда сын человека, к тому времени уже иногда именуемого Солнцем Нации и всегда именуемого Вождем, объясняет тебе, что ты не прав, ты, конечно, сразу поймешь свою неправоту. Он объяснил, что «нация является не только единством языка, как нам вы говорите, это еще и единство крови, и если мы не признаем это, то экономически мы отделены от Южной Кореи, а Южная Корея же наша нация. А кроме того, всем же понятно, что все этнические корейцы мира (там не использован термин «этнические корейцы», там использован термин «корейцы-соотечественники»), они же все реально являются членами корейской нации. Почему? У них корейская кровь». Тогда отказались от идеи народности, то есть с тех пор основная точка зрения — корейская нация чрезвычайно древняя и всегда существовала (мы об этом чуть позже поговорим), извечная. И это именно нация, не народность.

Кстати, в более современных текстах (не в изначальных текстах 1960-х, когда в Северной Корее сохранялось подозрительное отношение к генетике) все это современные северокорейские комментаторы четко объясняют: там, где речь идет об «общности крови», в действительности речь идет о генетической общности, об общности генофонда. То есть в полном противоречии со старыми представлениями, с заявлением Сталина о том, что нация — это общность не расовая и не племенная, было объявлено, что, дескать, все это не совсем так и даже совсем не так, и что нация — это общность генетическая. 

В Северной Корее в свое время решили побить горшки с советскими историками бурно. Конфликт по историческим вопросам, в котором затрагивались многие из упоминаемых сегодня нами проблем, был один из первых открытых, вынесенных (причем шумно) на публичное обсуждение конфликтов между КНДР и Советским Союзом. Началось все с того, что в СССР была издана «Всемирная история» (люди старшего поколения помнят, наверное, многотомную «Всемирную историю»), где были разделы о корейской истории. И вот неожиданно 20 сентября 1963 года «Родон Синмун» опубликовала гигантскую статью, в которой критиковалась позиция СССР по вопросам древней истории Кореи. Советских ученых обвинили в желании принизить и укоротить корейскую историю, лишить ее древности, недооценить ее величие, и так далее. Потом эту статью тут же перевели на множество языков, в том числе и на русский, и издали в виде брошюры — то есть это был очень решительный вызов, брошенный советской историографии по множеству пунктов. И с тех пор историческое общение между корейскими и советскими историками не то чтобы прекратилось, но очень сильно сократилось. 

Так какие же основные положения мы сейчас можем видеть, если откроем северокорейский учебник истории? Первое, что бросается в глаза, это положение об абсолютной автохтонности корейского населения. Подразумевается, что предки корейцев ниоткуда не пришли на Корейский полуостров, что они всегда жили на Корейском полуострове. Более того, не совсем прямо, с некоторыми экивоками, но проводится мысль, что Корейский полуостров — это одно из тех мест, где вообще происходило формирование человека современного типа. То есть, условно говоря, корейцы от обезьяны произошли уже на Корейском полуострове, а не где бы то ни было еще. Если процитировать учебник для седьмого класса, говорится следующее: «Наши предки с момента возникновения человечества проживали на Корейском полуострове, где и создали свою уникальную культуру». То есть, может быть, мы когда-то в Корею и пришли, но это было очень давно, а вообще очень на то похоже, что и произошли мы отсюда. Вот тут мы жили всегда, вообще всегда: и 100 тысяч лет назад, и 200 — всегда. 

Отсюда, кстати, и другое интересное явление — запрет на исследования по компаративистике. Сам факт того, что языки мира связаны друг с другом, официально признается. Вы можете открыть энциклопедию и прочитать там статью «Языковая семья», которая даст вам хорошее (ну, немного отстало, любая энциклопедия чуть-чуть отстает, но в принципе вполне приличное) представление о нынешней компаративистике. То есть не говорится, что этого не существует. Просто говорится, что «к нам это не относится». 

В той же энциклопедии после довольно подробного, вполне профессионального описания того, что такое языковая семья, после основного списка семей, говорится следующее: «за исключением таких изолированных языков, как корейский, которые не относятся ни к одной языковой семье, языки мира принадлежат к нескольким десяткам языковых семей». То есть они-то там все друг с другом связаны, а вот мы-то нет. Более того, есть высказывание Ким Ир Сена, — я, к сожалению, не помню я точной формулировки и не смог найти, — где он совершенно четко сказал, что говорить о родстве японского и корейского языка — это реакционная, антинародная, антипатриотическая выдумка. 

Если говорить о том, каково реальное положение корейского языка в системе языков — оно, в общем, непонятное. Самое смешное, что корейский язык действительно может быть изолятом, как и полагается утверждать в Северной Корее —на это очень похоже по многим параметрам. Но если у него и есть какие-то родственники, то одним из ближайших кандидатов является японский язык, с которым, кстати, грамматически сходство у корейского просто потрясающее. Но вот любые такого рода исследования запрещены. 

То есть пункт первый — «мы автохтонные», пункт второй — «мы ни с кем не связаны, у нас свой язык». Не забывайте, что язык — это один из признаков нации, другим признаком является генетика. Соответственно, «мы уникальны, мы ни с кем никогда не перемешивались, мы всегда жили здесь». Действительно, термин «единый народ» в смысле «монокровный народ» — этот термин довольно часто встречается. 

Итак, корейцы живут на Корейском полуострове как минимум с палеолита (и на окружающих территориях тоже, но в основном все-таки на Корейском полуострове), и вот наконец у корейцев возникает цивилизация. Как она возникает, в соответствии с северокорейскими учебниками истории? В 1998 году в Северной Корее было объявлено об открытии новой цивилизации, которая называлась тэдонганская археологическая культура. Тэдонган, как вы, наверное, можете догадаться, это река, в нижнем течении которой стоит город Пхеньян. То есть эта правильная культура располагалась вокруг города Пхеньяна. О ее открытии сообщили, и буквально через два-три года это было во всех учебниках. Более того, в 2016 году я был в городе Синыйджу, это на границе с Китаем (Даньдун с китайской стороны, Синыйджу — с корейской), и там я пошел в парк. Там — детская площадка, и на этой детской площадке — всякие патриотические панно. И первое из патриотических панно — это, конечно, тэдонганская культура.

А что такое тэдонганская культура? Это одна из пяти первоцивилизаций планеты. Она равновелика по своему значению древнеегипетской, месопотамской, древнеиндийской и древнекитайской. То есть в конце 1990-х гг. было официально сказано, что Корея — это одна из колыбелей мировой цивилизации. Именно у нас, примерно в то же время (она датируется официально примерно 3000 годом до н.э.), когда возникает цивилизация в Египте, в Месопотамии, и раньше, чем она возникает у наших соседей-китайцев и у индийцев, именно в это время возникает наша цивилизация, которая ничем не хуже египетской. Пирамид пока не произвели, будет решение — построят, как мы увидим чуть позже. Но решения строить древние пирамиды пока в руководстве не приняли.

Тут я, наверное, процитирую энциклопедию: «там, у чистых вод Тэдонгана, на просторах плодородной равнины, расположено одно из тех мест, которое стало одним из мест возникновения человечества, одним из мест зарождения человеческой культуры». «Район Тэдонгана, центром которого является (конечно же. — А.Л.) Пхеньян, является местом, где зародилась культура нашей нации и уже пять тысяч лет остается ее политическим, экономическим и культурным центром». То есть подход следующий: мы всегда жили, и — обратите однако внимание: не то чтобы раньше других — мы были одними из первых. То есть Корее нарисована история ровненько древнеегипетско-древнемесопотамской длины. Никто не сказал, что корейской цивилизации семь или восемь тысяч лет (таковые герои есть в Южной Корее в той же самой «оппозиционной школе»), в Северной Корее сказано четко: «вот как у Египта пять тысяч лет, так и у нас пять тысяч лет. Все. И мы ничуть не хуже, и у нас все было совершенно замечательно».

А с каким же государством связана эта замечательная тэдонганская культура? Она связана с легендой о Тангуне. Первая ее запись — это «Самгук юса», «Записи, оставшиеся от трех государств», исторический памятник приблизительно XIII века, но отражает он события начала первого тысячелетия. И там, когда речь идет о крайней древности, рассказывается о том, что когда-то очень давно жило некое божество на небе. Сын этого божества решил спуститься вниз, в мир людей. Он спустился вниз, на вершину горы Тхэбэксан, и после этого — прочитаю дальше в переводе Концевича из «Самгук юса»: 

«Жили там медведь и тигр. Они обитали в одной пещере и постоянно молили Божественного Хвануна превратить их в людей. Тогда Божественный дал им один стебель чудесной полыни и двадцать головок чеснока и сказал: «Съешьте все это и сто дней не смотрите на солнечный свет, тогда обретете вы человеческий облик». Медведь и тигр, получив это, съели. Медведь, остерегаясь солнца трижды семь дней, обрел облик женщины, а тигр не сумел выдержать обета и поэтому не стал человеком. Женщине-медведю не за кого было выйти замуж, поэтому каждый день под деревом, где был жертвенник, она молила божество ниспослать ей дитя. Тогда Хванун обернулся человеком и взял ее в жены. Она зачала и родила мальчика, и ему дали имя Тангун».

Так родился основатель корейского государства Чосон. Его обычно называют «Древний Чосон», чтобы отличать от одноименного государства, которое существовало существенно позже.

Если вы откроете любой южнокорейский учебник, вы там увидите эту же историю, но она всегда подается как легенда. Хотя степень подчеркивания того, что это легенда, в разных версиях учебников истории в разное время менялась. То есть в южнокорейских школьных  учебниках истории периодически очень мягко подается, что это легенда, периодически — очень четко. 

Корейские националисты очень любили эту историю о Тангуне. Более того, в период правления Ли Сын Мана в Южной Корее дата рождения Тангуна, которая традиционно была вычислена как 2333 год до н.э., являлась основой официального южнокорейского летоисчисления. Впрочем, в реальной жизни это летоисчисление не очень широко использовалось, и со временем от него отказались и официально, но оно было. Именно на основании этой даты звучит замечательная корейская формула — что в Корее пять тысяч лет истории. Когда-то очень давно, еще в 1990-е годы, я видел такой учебник корейского языка для зарубежных корейцев, в данном случае — для корейцев бывшего СССР, для российских корейцев. В нем сын спрашивает папу: «А сколько лет истории России?» Папа говорит: «Тысячу лет». «А у Кореи — пять тысяч лет!» — гордо говорит кроха. Или другой пример — видел я рекламное объявление в газете (это было уже позже), что «мы — люди из страны с пятитысячелетней историей, отправляемся в Китай, страну с трехтысячелетней историей». Это все в Южной Корее! Какой хороший укол в адрес любимого соседа. 

В той или иной форме, миф о Тангуне любят на Юге. А вот на Севере его поначалу не любили. Поначалу его именовали — цитирую — «измышления рабовладельческого класса, которые использовали религию и суеверия для того, чтобы держать в подчинении народные массы». Позиция изменилась достаточно поздно: в начале 1990-х было решено Ким Ир Сеном, что роль Тангуна замалчивалась, это все конечно же происки японцев, которые пытались скрыть от нас нашу замечательную историю. Но нам нужно вернуть ее, сказал Вождь, ведь могила Тангуна где-то тут есть (и действительно есть записи о могиле, которая считалась могилой Тангуна, в этом районе), ее надо найти. Археологи тут же, естественно, произвели могилу. Видимо, взяли реальную могилу примерно подходящего периода, провели датирование. Что они там датировали — вопрос спорный, но результат это дало: 3000 год до н.э. То есть по южнокорейской версии — 2333 год до н.э., но тут сразу 700 лет Тангуну добавили. Получилась очень красивая и круглая дата 5000 лет, ничего округлять не надо, как сказано — вот вам 5000 лет, и готово. 

После этого тэдонганская культура как одна из пяти культур-основателей человечества была включена в учебники, и одновременно, естественно, вводится Тангун. Работа с мифом была довольно интересная. Почему я потратил некоторую часть драгоценного времени слушателей, читая вам истории о медведице, которая стала женщиной, о тигрице, которая не выдержала «самоизоляции» и пошла гулять и кончила плохо (наверное, по нынешним временам очень полезная история, поучительная: выдержал самоизоляцию — не просто в живых остался, а основал одну из пяти основных мировых цивилизаций, если верить северокорейской версии): я это вам читал, чтобы видеть, насколько это традиционная легендарная история. Ее, конечно, можно крутить по-разному. Как говорят многие достаточно серьезные историки древности, «а может, это отражение тотемного мифа о медведе как…» — культ медведя для региона вообще-то характерен. Но любопытно, что сделано из этой истории, из этого типичного мифа в современных северокорейских учебниках. Я повторяю: я умышленно цитирую самые базовые, установочные северокорейские тексты. 

Итак, в оригинале имеются божество, управляющее ветрами (я эту часть просто не прочел), тигрица в «самоизоляции», и все такое мифическое. А теперь читаем, как это излагается для детей сейчас, в учебнике седьмого класса: «Тангун родился 5000 лет назад в Пхеньяне. (Сын медведицы и бога, но об этом не сказано. — А.Л.). Отцом Тангуна был Хванун. Когда родился Тангун, Хванун был вождем союза племен. С детства Тангун отличался большими талантами и стал вождем союза вслед за своим отцом». Обратите внимание на деталь, которые многие могут не заметить, но которая очень важна : новый руководитель является сыном предшествующего руководителя, но становится руководителем он не по этой причине, а просто потому, что он очень-очень-очень талантлив. Именно так мотивируется передача власти внутри семейства Кимов, внутри «рода Пэктусана», как оно официально именуется. 

Читаем учебник дальше: «Пять тысяч лет назад Тангун основал государство и назвал это государство Чосон, а столицей его сделал Пхеньян. Древний Чосон стал великой страной, которая правила обширными землями к северу и югу от Пхеньяна». Больше того: здесь детей в седьмом классе все-таки не грузят всякими сложными терминами, а если мы заглянем в вузовский учебник, то там мы уже увидим, что там сообщается, что именно тогда в Древнем Чосоне, около 3000 года до н.э., окончательно сложилась корейская нация, которая, как скромно замечает вузовский учебник, является самой древней из существующих ныне на планете наций. 

Миф о Тангуне изначально интерпретировался корейскими националистами как антияпонский. В нынешнем своем звучании он, конечно же, направлен против Южной Кореи. Но тут начинается очень интересная вещь. Дело в том, что южнокорейские националисты (такие, если пользоваться выражением К.В. Асмолова, «особо кокосовые» националисты, из этой «оппозиционной школы») абсолютно не возражают. То есть миф, который явно создан для своих с целью доказать исконное первородство и превосходство Пхеньяна, не вызывает в Южной Корее серьезного противодействия. Почему? Потому что серьезные историки, включая даже националистических историков, которые все-таки пытаются оставаться в рамках принятых в исторической науке правил, игнорируют или смеются над всей этой историзацией Тангуна. А южнокорейские националисты просто не обращают внимания на этот посыл, потому что для них все северокорейские якобы «находки» — просто доказательство мифа о Тангуне, в который они свято верят. 

«Вот смотрите, — говорят южнокорейские националисты, — северокорейцы нашли Тангуна, и они даже доказали, что он еще древнее, чем мы думали! Смотрите, какая у нас удивительно древняя и великая нация!». То, что «оказалось», что он находился в Пхеньяне, южнокорейских националистов не интересует, они себя не очень ассоциируют с нынешним южнокорейским государством. Для северных же корейцев очень важно доказать не просто величие корейского этноса, но еще и величие Пхеньяна и нынешнего корейского государства как его исконного и самого совершенного воплощения. У южнокорейских националистов, которые находятся в состоянии умеренной оппозиции нынешней власти, как правило или часто такой задачи вообще нет, им совершенно не нужно доказывать превосходство Сеула, это для них ничуть не более важно, чем, скажем, доказывать превосходство какой-либо деревни где-нибудь в глубинке.

Так что получается определенная односторонность в данной исторической войне. Мы, кстати, еще раз увидим такую же ситуацию. Северяне кричат: «Мы самые великие, смотрите, мы нашли этому еще доказательство!». А южнокорейские националисты говорят: «У, хорошо, вы нашли доказательство общекорейского величия!», пропуская мимо ушей то, что оно во многом направлено на доказательство не общекорейского величия, а величия пхеньянского.

Какой же был общественный строй в Древнем Чосоне и возникшем на его базе государствах? Было там, как легко догадаться, рабовладение. Вот тут мы переходим к довольно интересному моменту. Потому что важно не только доказательство собственного превосходства или того, что «мы никому не уступали», а важно, по каким параметрам, какие параметры являются значимыми в этой борьбе за превосходство. 

Дело в том, что большая часть присутствующих знакома с формационным подходом и конечно понимает, что формационный подход в изучении истории был в советские времена абсолютно обязательным и единственно возможным. Кстати, скажу честно, что в этом подходе есть очень много здравых наблюдений, но в данном случае это неважно, ведь мы говорим не о реальности, а о ее переписывании в определенных политических целях. Формационным подходом в советском варианте является так называемая «пятичленка», пятичленная концепция Сталина–Струве, которая сформировалась в конце 1920-х и окончательно утвердилась в 1938 году. Эта концепция предусматривает, что любое общество проходит пять этапов своего развития: первобытный строй, рабовладельческий строй, феодализм, капитализм и коммунизм с его первой стадией — социализмом. Многие из вас, наверное, учили это все еще в школе и в вузах. 

Правда, с самого начала, когда эта концепция была сформулирована, возникла определенная незадача. Невооруженным глазом было видно, что у значительной части народов, в том числе у славян, у германцев, никакого рабовладения не наблюдается, что рабы никогда не составляли заметной доли населения в древних обществах. Поэтому стандартным для официальной исторической науки марксистской, советского типа, стало представление о том, что значительная часть народов напрямую от первобытно-общинного общества сразу перешла к феодализму. Эта точка зрения была одно время популярна и, собственно, даже доминировала и в Северной Корее. Однако в 1957 году, как раз когда началось «битье горшков» с СССР, выдворение просоветских элементов и изгнание чиновников советского происхождения по принципу «Чемодан — вокзал — Москва!», тут же началась показательным образом и дискуссия о формационной истории Кореи. Довольно быстро участники этой дискуссии пришли к идеологически правильному выводу: что в Корее было рабовладение, за которым наступил уже феодализм, и вообще все как у людей. Любопытно, кстати, что тогдашний директор Института истории Ким Сок-хён , который до 1957 года был одним из главных сторонников теории непосредственного перехода к феодализму, как у славян и у германцев, резко изменил свою точку зрения и остался в своем кресле до 1979 года 

Почему настолько важным было доказать эту «пятичленку», заявить, что в Корее тоже было рабовладение? При том что абсолютно никаких данных о наличии рабов для этого периода нет. То есть мелькает короткое упоминание о том, что какие-то рабы были в Древнем Чосоне (ну, естественно были, уклад рабовладельческий был везде), никаких других данных нет. Но идея-то заключается в чем: опять показать собственную полноценность. Что у некоторых, может быть, всяких там русских с немцами, и не было рабовладения, но у нас все было как у настоящих людей, как у римлян. Ну или как у китайцев, потому что у китайцев в это же время по схожим соображениям тоже была продавлена концепция полной пятичленки, с рабовладением, предшествующим феодализму. То есть здесь мы видим тоже желание доказать, что мы никому не уступаем, но уже в качестве факторов, по которым нужно спорить и доказывать свою полноценность, выступают уже не традиционные националистические, а, по сути, марксистские тезисы.

Таким образом, формируется вот такая точка зрения. Процитирую Ким Ир Сена: «Корейская нация — это единая (там используется термин, который означает «моноэтническая», «беспримесная»), объединенная одной кровью, имеющая одну культуру и один язык и много тысячелетий живущая на одной территории». То есть примерно такая картина: корейцы произошли чуть ли не от приматов на Корейском полуострове, точно уж там были не в палеолите, говорят на уникальном языке, сформировали одну из первых цивилизаций мира (ну, может, на пару веков позже Египта, на пару веков раньше Месопотамии), центром этого государства был Пхеньян. 

Дальше начинается уже история самого Древнего Чосона. Источников по этому периоду очень мало. В реально существующих документах первое упоминание государства Древний Чосон относится к середине первого тысячелетия до н.э. Это китайские источники. Много там существует рассказов о том, как Древний Чосон, просуществовавший с 3000 года на протяжении пятнадцати веков, потом распался. Был поздний Чосон, огромное количество государств… Обычно все эти заявления основаны на каких-то отдельных упоминаниях в китайских источниках, существенно более поздних обычно, каких-то государств, существовавших в этом регионе.

Если мы будем дальше говорить уже о исторической реальности, то увидим, что на территории Корейского полуострова возникают три государства. На карте первых веков нашей эры три древнекорейских государства: большая территория — государство Когурё, небольшое государство на юге — Силла, и Пэкче. Кроме того, здесь есть область Кайя, это федерация племен, которая была потом захвачена Силлой. Если мы возьмем официальную хронологию, то принято считать, что эти государства возникают в первом веке до нашей эры. Это опирается на сохранившиеся летописи этих государств, хотя большинство ученых считает, что эти летописи сильно удревлены. Но это удревление показалось северокорейским историкам недостаточным. В результате даты возникновения этих трех государств были сдвинуты еще дальше в древность. Например, для Когурё считается 37 год до н.э. по официальным текстам. Большинство археологов считает, что Когурё возникает дай бог если во II в. н.э., а северокорейская нынешняя датировка — в 277 году. 

Реальный Древний Чосон (повторяю, это государство, которое, по утверждению северокорейских историков, существовало аж с 3000 года до н.э.), примерно с 500 года до н.э. — то ли государство, то ли союз племен — начинает упоминаться в китайских текстах, вполне реальных. В конце концов, начинаются войны между Чосоном и Китаем, довольно хорошо документированные, и в самом конце II века до н.э. Чосон завоевывается Китаем. После этого на его территории устанавливается китайская администрация: китайцы организуют собственные префектуры, как у нас принято их переводить, то есть собственные уезды. Их организовывается несколько, причем самый важный из них — я буду говорить, как меня когда-то научили — Лолан (есть еще другие варианты — в частности, Лелан). Этот уезд действительно находился где-то в районе нынешнего Пхеньяна, чуть-чуть к северу от него. Собственно, еще в 1930-е годы в ходе раскопок в колониальные времена были обнаружены определенные предметы, которые помечены этим географическим названием — как изделия из префектуры Лолан. Естественно, в современной Северной Корее было объявлено, что это все была японская фальсификация, потому что японцам почему-то хотелось заявить, что это была территория династии Хан. Объяснить, с какой стати японцы, которые в это время находились в состоянии войны с Китаем и которые болели национализмом почти так же сильно, как нынешние северокорейцы (послабее, все-таки, но тоже основательно, другое дело, что резали людей они, конечно, в количествах основательных), так вот, понять, с какой стати японцы вдруг начинают фальсифицировать историю в пользу китайцев, трудно. Но логика тут особо не требуется.

В любом случае, сам факт существования этой самой ханьской администрации, ханьских префектур на территории Кореи, как ни странно, не отрицается. То есть северокорейская историография признает, что да, действительно, как в китайских хрониках и написано, была война, что, несмотря на героическое сопротивление, государство Чосон прекратило свое существование. «Но беспокоиться, — говорят они, — не надо, ведь помните, мы же обнаружили, наши историки, что остались другие корейские государства» (которые в реальной истории сменили Древний Чосон, возникли уже после — А.Л.) 

В северокорейской истории все лучше получается: Древний Чосон существует с незапамятных времен, но к тому времени, когда он оказывается в кризисе, там рядом уже существуют другие корейские государства. Хотя китайцы вроде бы Древний Чосон разбили, но никакого, конечно, китайского правления на территории Кореи не было. Это еще одна «фишка», идея-фикс: «наша территория не только наша вечная, но никогда нога иностранного солдата ее, так сказать, не топтала. Мы никогда не проигрывали никому войны. Какое монгольское иго?!» (Одна из причин метания тяжелых предметов в адрес советских историков в 1960-е гг. было то, что они заявили, что в Корее было Монгольское иго.) То есть по поводу этих китайских префектур сказано четко, что они были не на территории Кореи. Они были на нынешней территории Китая. А на территории Кореи — тут сказано очень хорошо, это учебник, седьмой класс — «мудрый и трудолюбивый когурёсский народ отражал все попытки захватчиков закрепиться на его территории». Короче говоря, китайцы что-то там действительно основали, какую-то свою администрацию создали, но все это не у нас было, это было на их территории.

При этом, конечно, из трех государств в северокорейском историческом мифе огромную роль играет государство Когурё. О нем в принципе очень любят в Северной Корее рассказывать, какое оно было замечательное, воинственное, блестящее, трудолюбивае, героическое… А причину этого вы можете легко понять, если вы посмотрите на карту. 

Исторически первые центры Когурё возникли на территории нынешнего Китая, Маньчжурии. Это служит обоснованием, кстати, для территориальных претензий на Маньчжурию, слабых, между прочим, в Северной Корее и более сильных в Южной Корее (есть случаи, где южнокорейский — даже мейнстримовый — национализм превосходит северокорейский, такое редко, но бывает). При этом, в общем и целом, границы Когурё, если не считать большого куска нынешней территории Китая, более или менее совпадают с границами нынешней Северной Кореи. Отсюда получается совершенно четкая и очень приятная картина: «было Когурё, оно располагалось точно на нашей территории, и оно было, конечно, самым замечательным из всех трех государств: самым передовым, самым мощным…». Очень любят в Северной Корее подчеркивать его военные достоинства. Сразу скажу, кстати, что в данном случае это абсолютная правда: Когурё было действительно самым мощным из трех корейских государств. Когурё было действительно очень воинственным. Правда, есть одна маленькая незадача: сохранившиеся отдельные слова, глоссы на когурёсском языке очень похожи — даже не то слово, они просто совпадают — с протояпонскими. Есть такая маленькая незадача, она даже южан часто вводит в ступор, им о ней оговорить избегают. Кстати, это не обязательно означает, что это было реально протояпонское государство. Просто протояпонцы были одним из компонентов населения Когурё, и на той территории, где глоссы сохранились, видимо, они составляли большинство – судя по топонимике. Скорее всего, элита Когурё, кстати, была все-таки протокорейская. 

Дальше началась война трех государств. Собственно, они воевали друг с другом с момента возникновения. Да, Китай в этот момент был раздроблен. Китай объединяется только в конце VI века под властью династии Сун, а потом — династии Тан. Это важно для нашего описания событий и важно для современной северокорейской историографии. 

Итак, идет очень сложная коалиционная война, в ходе которой все три государства периодически вступают в союзы друг с другом друг против друга. В конце концов, возникает ситуация, когда Силла, к тому времени существенно расширившаяся и контролирующая большую территорию, вступает в союз с захватившей власть на всей территории Китая династией Тан. Действуя в союзе с Китайской империей Тан, великой державой того времени, Силла навязывает Когурё войну на два фронта, разбивает Пэкче (на тот момент союзное Когурё, но слабое в военном отношении). Когурё, оказавшись в сложнейшей стратегической ситуации — с севера давят китайцы, с юга давит Силла — терпит поражение, и государство Силла устанавливает контроль над южной и центральной частью Кореи. При этом еще Тан и Силла некоторое время воюют друг с другом.

Что в этой истории плохо с точки зрения исторического официоза Северной Кореи? Все плохо. Во-первых, объединяет страну южнокорейское государство. Это уже плохо. Оно наносит поражение государству на севере, которое — о ужас — почти полностью совпадает по границам с нами, и с которым мы очень любим себя ассоциировать! И совсем ужасно, что оно добивается этого в союзе с великой державой. Ну уж не знаю, что с этим сделать. Плохо все. 

Опять цитата из учебника. Примерно в такой стилистике об этих событиях пишут в официальных современных, вполне серьезных исторических трудах: «Феодальные властители Силла, сговорившись с агрессорами из династии Тан, уничтожили Пэкче и Когурё, совершив преступление, которое не может быть прощено и через тысячи лет». Ну, понятно: официально Силла — это предательское государство, которое нанесло Когурё удар в спину. Вы помните, что, по северокорейским представлениям, к тому времени уже 3000 лет существует единая корейская нация, к которой принадлежат все эти государства, и тут происходит такое гнусное предательство: одно из государств, населенное представителями корейской нации, договаривается с Китаем о разгроме другого государства. Ничего хорошего. 

Что с этим делать? Как разобраться с этим нарративом? Подход примерно такой. Первое, говорят в Северной Корее, Силла не объединила страну. Во всех учебниках всегда писалось (и, кстати, в северокорейских учебниках до начала 1960-х годов писалось), что война эта закончилась созданием в Корее первого единого корейского государства. (Ну, государство Чосон если и упоминалось, мы настолько мало о нем знаем, и это был такой очень ранний племенной союз, если уж не говорить о фантастике, то примерно с V-IV до примерно II века.) Но северокорейцы заявляют, что оно не объединило страну. Поэтому его нельзя называть Объединенной Силлой. (Объединенная Силла — это традиционное его название, в том числе и в корейском, и в русском, и в любом языке.) «Нет, — говорят они, — это просто Поздняя Силла. Потому что страна не была объединена. Ибо возникло государство Бохай».

Давайте опять покажу карту. Это современная южнокорейская карта. Мой секретарь очень иронично относится к корейскому национализму, крайне иронически, и любит по этому поводу, скажем так, издеваться. Посмотрев на эту карту сегодня задумчиво, он говорит: «Да, мне 26 лет, и за это время я заметил, как существенно увеличилась территория Бохая на наших картах». Это шуточка, как вы понимаете, касается южнокорейцев и их растущих аппетитов.

В любом случае, с точки зрения южнокорейской (а с северокорейской размаха еще больше) вот так выглядела Корея после падения трех государств. То есть в то время, как Силла, сначала разгромив Когурё и Пэкче, а потом выиграв войну с танским Китаем, добилась признания своего контроля над южной и центральной частью страны. Северная половина современной КНДР и значительная часть прилегающих территорий Маньчжурии, а также нынешнего российского Дальнего Востока оказалась включена в территорию государства, которое вошло в историю под названием государство Бохай. В советской и российской традиции его называют государством Бохай, корейцы естественно читают те же самые иероглифы по-корейски: Пархэ. 

Государство это действительно возникло в самом конце VII века, в 698 году, в государстве Бохай элита представляла собой выходцев из Когурё. То есть значительная часть когурёской аристократии, действительно очень воинственной и очень военизированной, довольно хорошо инкорпорировалась в силасское государство. Часть ушла на север, на территории, где жили племена мохэ (это будущие маньчжуры). То есть там четко прослеживается преемственность: чжурчжэни, потом маньчжуры. И вот возникло государство, население которого в основном состояло из чжурчженей, то есть, скажем, протоманьчжур, а элита в основном состояла из выходцев из Когурё. Когурё вообще-то было многонациональным, хотя об этом крайне не любят говорить на Юге, и об этом нельзя даже говорить на Севере.

Причем если мы посмотрим в Большую Корейскую Энциклопедию, то там сказано, что это корейское государство: «Бохай — феодальное государство в нашей стране, существовавшее с конца VII по начало X века». При этом, кстати, надо отдать должное Большой корейской энциклопедии: она признает, что протоманьчжуры там были. Правда, они помогали, то есть государство создали когурёсцы, но при помощи протоманьчжуров. 

Я вчера читал северокорейский учебник истории партии. Там написано, Корею в 1945 году освободили партизаны Ким Ир Сена (в действительности их вообще там не было ни одного), а также Советская Армия пару раз упоминается в замечательной формулировке: «Советская Армия, также принимавшая участие в боевых операциях против Японии». Вот и тут похожий подход...

Когурёская элита и маньчжурское население Бохая в северокорейских текстах превращают его во второе корейское государство, которое существует параллельно с Сила на юге. И смотрите, как получается здорово: проклятые предательские южане не объединили страну, они просто расширили свои владения, но Когурё возродилось в своей новой форме — в виде Пархэ, это просто реинкарнация Когурё. Оно никуда не делось, наше Когурё осталось, только оно стало называться иначе и чуть-чуть изменились границы — ну, бывает, хорошо воевали, но да, не получилось все удержать. И теперь у нас эпоха не трех государств, а эпоха двух государств. Или, как иногда говорят, эпоха Южного и Северного государств. 

История совершенно замечательная: куча птичек убивается одним камешком. Во-первых, заложены определенные основания для территориальных претензий к России и Китаю: они есть, но очень латентные. Во-вторых, подчеркивается, что злокозненные южане все-таки не являются совсем уж победителями, и «мы отстояли, мы уже не первые, но хотя бы равноправные». Так что хорошо и удобно.

Эта точка зрения — о двух государствах сейчас весьма популярна среди южнокорейских националистов, в том числе и националистов мейнстримовых, которые, в общем, опять просто пропускают мимо ушей ее антисеульскую, антиюжную составляющую. Здесь война истории с Югом носит, как я уже говорил, очень односторонний характер. Северокорейцы палят по Югу, а южане не замечают и улыбаются в ответ, то есть просто не обращая внимания на это заявление. Потому что, с точки зрения южнокорейского националиста, эта карта просто показывает: «смотрите, какая Корея была страшно большая и великая». Желания доказывать свое первородство, то есть именно сеульское первородство, на Юге практически не наблюдается.

Заявляется, что когда в X веке в Корее возникает единое государство Корё, от которого, собственно, во всех языках мира и происходит название Кореи, то это государство является прямым продолжателем Когурё. Что, кстати, правда. Потому что слово, которое записывается этими китайскими иероглифами — сначала «Когурё», потом «Корё» — это отражение некоего, предположительно древнекорейского самоназвания, которое просто претерпело небольшие фонетические изменения: там, видимо, согласный выпал за это время. 

Получается совсем хорошо: в итоге-то все равно мы объединили страну, мы опять оказались главными. Мы же создали первое единое корейское государство Корё, которое, естественно, базировалось на севере, продолжало традиции Бохая и Когурё. А Силла — ну вот там они вместе с китайцами нам немножко подгадили, южане эти, как всегда, ну ничего, мы их в итоге поставили на место.

В дальнейшем описании истории границы уже особо не обсуждаются, но зато начинаются другие интересные моменты. Хотелось бы отметить для описания уже средневековой истории такую интересную особенность как рассказы о крестьянских войнах. В свое время термин «крестьянская война» для описания событий в Германии был создан, и его включил в марксистский официоз лично Энгельс, который на эту тему написал, о крестьянской войне в Германии. Но потом, в советской историографии еще в 1920-е годы закрепилось представление о том, что существует такой особый тип очень большого, совсем большого крестьянского восстания, которое нужно назвать «крестьянской войной». В традиционной советской историографии применительно к России речь шла сначала о трех крестьянских войнах — это войны Болотникова, Разина и Пугачева, потом к ним добавили четвертую, Кондратия Булавина в начале XVIII века. 

В Северной Корее заявили, что она была ну просто какой-то «страной крестьянских войн» — что, кстати, совершенно документально не подтверждается. Как раз реально масштабы крестьянского сопротивления вооруженного в Корее были очень скромные. Связано это и с особенностями экономики страны — с тем, что это не латифундистская страна, что это страна очень мелкого помещичьего землевладения. В реальной жизни корейские крестьяне восставали редко. А вот в северокорейских книжках восстают они постоянно, причем периодически они устраивают настоящие крестьянские войны, ничем не хуже, чем в России и в Китае — и, естественно, лучше, чем в Германии. 

Я просто из любопытства взял учебник последнего издания и посчитал, сколько же сейчас Северная Корея насчитывает крестьянских войн в своей истории. Имеется в наличии крестьянская война конца IX века, крестьянская война конца XII века, крестьянская война 1467 года, крестьянская война 1811-1812 годов и крестьянская война 1894 года. Пять штук! Больше, чем у России. Но речь идет о весьма локальных крестьянских (вооруженных, безусловно) волнениях, выступлениях. Здесь мы наблюдаем то же самое, что мы видели уже на примере пятичленки: попытку доказать, что у нас не хуже, чем у других, но используя уже не традиционные националистические критерии, а критерии официального марксизма в его советском представлении.

Другой момент, который следует отметить, это их представление о том, что «мы никогда никому войн не проигрывали». В этой связи я уже упоминал якобы победу над монголами. При том, что монголы в XIII веке реально взяли Корею под контроль, что на протяжении долгого времени корейские короли должны были в обязательном порядке жениться на монгольских принцессах, что там находились представители монгольского двора — все это в Северной Корее ни в коем случае не полагается считать завоеванием. Это, считается, был просто добровольный союз, или не союз, но какие-то такие отношения. Потому что, повторяю, один из важнейших параметров заключается в том, что Корея никогда и никем не завоевывалась.

Развивая историю с пятичленкой, как легко догадаться, уже с самого начала (и по этой части колебаний не было с самого момента зарождения корейской марксистской историографии) полагалось считать, что в Корее возник собственный капитализм, что в XVII-XVIII веке в Корее возникают рыночные отношения, происходит зарождение капиталистических отношений, и что Корея самостоятельно шла по пути капиталистического развития, и только злобное вторжение японцев ее движение по этому пути остановило. Кстати сказать, не будучи специалистом по этому периоду, я когда-то им немножко интересовался, и осторожно скажу, что большое зерно истины в этом, похоже, есть. Действительно, какие-то движения в сторону капиталистических отношений, рыночных, в XVII-XVIII веке в Корее наблюдались, и довольно сильные. Так что в данном случае утверждения могут быть вполне справедливыми. Другое дело, что они основываются не на каких-то реальных фактах, а на политических потребностях. «У нас было все как у людей: и рабовладение было не хуже, чем у остальных, и крестьянские войны, и вот у нас даже настоящий капитализм был, ничуть не хуже, вполне как в Англии. Ну, может, чуть-чуть поотсталее, но не сильно».

Таким образом, мы имеем такую картину, которую я сейчас просуммирую. Это исключительная древность корейской истории, как минимум с возникновения человечества. Полная автохтонность, всегда на Корейском полуострове, иногда в соседних районах, но центр всегда полуостров и особенно — Пхеньян. Чистая кровь и вечное единство. Влияние на всех: мы на всех влияли, на нас никто не влиял. Все обязательные этапы мы прошли, причем среди первых: мы создали одну из первых цивилизаций, у нас было рабовладение, у нас был капитализм — все, что полагается. Пхеньян — главный центр страны, а Юг — это, конечно, мы, но они какие-то все-таки немножко подозрительные, идейно ненадежные, нуждаются в нашем руководстве и того и гляди союз с какими-нибудь внешними злодеями заключат. Вот такая вот замечательная история, которая интересна в первую очередь не столько своими идеологическими посылами, но и готовностью эти посылы строить, более-менее игнорируя хорошо известные факты.

Это, конечно, не тот разгул, который мы видим в современной истории. Я в очередной раз почитал нынешний вариант текущего (он периодически пересматривается) северокорейской истории, скажем условно, с 1910 по 1945 год, сейчас до 1945 дошел, там и дальше почитаю — ну это уже просто полное фэнтези. Там существуют несуществующие организации, несуществующие армии одерживают глобальные стратегические победы и так далее. Но и в древней истории тоже ничего.