Неделю не смолкают стоны: умер Лимонов. Ну, умер и умер! Сколько хороших писателей ушло от нас совсем недавно? Вот Вячеслав Пьецух тихо скончался и практически никто по этому поводу не высказался. Я начал про него писать и забросил это дело по лености своей — а какой был тонкий стилист! И предсказатель, понимающий всю глупость любимой фразы дураков об отсутствии сослагательного наклонения в истории.
Писатель, который задолго до Сорокинского «Дня опричника» и «Сахарного Кремля» нарисовавший наше будущее-прошлое, с пониманием что гебешно- опричная закваска в русском человеке на века и деление на хитрых упырей и покорный нищеброд будет скрепой этого Гадюкино.
Зато по умершему в своей постели паяцу, обязанному геройски погибнуть где нибудь в Лугандоне, стенают уже неделю и лоялисты, и фрондеры, и западники, и квасные патриоты.
Причем никто так и не понял кого они оплакивают — литературного героя (неудачника и инфантила) или его бездарного, но сильно амбициозного создателя
И не говорите мне, что делать себе мнение о Достоевском надо по «Идиоту», а не по тому что «жиды сгубили Россию». Не повторяйте глупую мантру, что в первую очередь Лимонов был «талантливый писатель», а уж потом нацбол и «молодой негодяй»!
Не было там никакого таланта!
Были способности молодого провинциала «из простых», попавшего в московскую тусовку 70-х.
Молоденький и нахрапистый пролетарий был моментально обласкан столичной интеллигенцией, с её чувством вины перед народом за своё комфортное житьё с возможностью относительно легкого доступа к колбасе и музеям, так что любой парубок, пришедший с рыбным обозом и способный складывать слова в предложения, моментально объявлялся гением и его начинали зацеловывать молоденькие девы, ищущие духовности вкупе с хорошо стоящим членом, и их уставшие, влиятельные пожилые мужья, решившие попробовать запрещённые законом плотские радости.
Через 10 лет место Лимонова займёт «мальчик Бананан», а ещё через декаду имя им будет легион.
И как один подполковник, который двадцать лет назад бочком заходил в приоткрытую дверь, мекал и бекал, а сейчас так вещает, что его бензоколонке «косясь, постораниваются и дают дорогу другие народы и государства», так и наш литературный Крошка Цахес и правда уверовал в свой талант.
Вот только в заграницах, куда он так стремился, у него облом случился.
«Он хотел бы жить на Манхэттене и с Энди Уорхолом делиться секретами», а там таких талантов от Аляски до Флориды раком не переставишь.
Правда, на Манхеттене он пожил — но в дыре для неимущих. Писательский и поэтический талант вызывал сомнения. Молодая жена-красавица сбежала к реальным денежным предложениям, устав от обещаний счастья в будущем.
И наш беглец к свободе эту свободу возненавидел.
Ему бы выучиться на помощника дантиста, а он решил бомбу заложить под этот мир псевдодемократии, а на самом деле царство чистогана и делячества, где молодые женщины предпочитают богатых стариков бедным поэтам!
Бомба называлась «Это я — Эдичка!»
В Америке взрыва почти не услышали: роман неровный, сырой, стилистически никакой, прямоговорящий автор, не понимающий, что это противоречит любой художественности… Здесь и не такое почитывали.
Ну, разве что среди «русских» круги по воде пошли: «интелли», каких здесь немного, конечно, захлебнулись слюной от восторга. Как свежо! Как ново для русской литературы! Наш-то от отчаяния и горя у негра в Центральном парке отсосал!
Брайтоновская мишпуха, каких в Нью-Йорке было большинство, пожимала плечами. И по-прежнему советовала выучится на помощника дантиста.
Зато что началось в Совке, когда Горбачев открыл границы и запретная американщина стала разрешённой!
Поколения строителей коммунизма, уставшие от литературных героев соцреализма, от всех этих «секретарей парткома» и «бригадиров Потаповых» зачитывались похождениями «нашего парнишки» в Америке.
Запретный Мир, который для большинства совковых нищебродов выражался в пустой банке от кока-колы, поставленной в виде украшения на кухонном стеллаже, в рекламной наклейке от телевизора, которая не снималась, а так и оставалась на экране, вылился на них в виде не абстрактного и социально далекого Холдена Колфилда, а своего, понятного пацана, почти соседа.
Эдичка Лимонов стал для советских дикарей конца 80-х тем, кем был Хэм для их родителей.
Один из героев советской пьесы говорит соседям в самолете, что кресла в новом Ту-154, как на Боингах! Его обступают, как аборигены Колумба, и с восторгом вопрошают: «А ты на Боингах летал?» — «Неее! — отвечает знаток. — По телевизору видал!»
А здесь наш вчерашний сосед гуляет по Нью-Йорку, работает у миллиардера ( правда в виде ручной обезьянки — мажордома), переезжает в Париж ( про который многие вообще не были уверены, что он существует).
Какая страна — такие у неё Хэмингуэи!
Так Лимонов стал легендой, пришедший (в виде книг, а потом и сам лично) к убогим жителям того, что они сами называли социалистическим лагерем!
Ну, а когда звериные законы рынка загнали большинство в офисный планктон, в менеджеры и клерки, у Лимонова началась вторая слава.
«Я презираю вас не за то, что вы клерки! А за то, что вы мечтаете быть клерками!» — скажет герой «Духлесса», которому «амнистия вышла» и он вырвался на свободу.
Большинству офисных рабов тоже хочется вырваться. Отсюда мечта о дауншифтинге, о Бали, о «ёрли рейтайменте»… но ипотека, подержанная иномарка, репетиторы для детей и понимание, что работа , совещания, постоянные полеты на региональные конференции в «экономе» ( с «бизнесом» в мечтах) — это их удел до самого до…
А посему Лимонов стал для них ролевой моделью — независимый, нонконформист, свободный. Они смотрели на него как Бабелевские приказчики и бухгалтера на проезжающих в пролетках, мимо их скучной жизни, в рестораны и кафе-шантаны налетчиков и бандитов Бени Крика.
Лимонов в литературе был для российского среднего класса как ранний Шнур в музыке! Пять дней в неделю ты ходишь в офис, показывая постоянно своим лицом, что «счастлив быть маленьким винтиком большого корпоративного механизма», что ты горд за свой (недорогой) итальянский костюм, за свой портфель «от (самого) Лагерфельда» ( правда сделанный Лагерфельдом для дешёвой сети H&M). А затем ох$ев от этой корпоративный казармы, сорвав галстук, сбросив пиджак и закатав рукава рубашки (максимальная разрешённая вольность) орешь матерные частушки «Ленинграда» на новогоднем корпоративе.
Ну, а так как всякая ролевая модель требует признания в гениальности, Лимонова стали опять надувать славой!
Здесь можно было бы и закончить, добавив обязательное, что поэт он был неплохой.
Но подросток Савенко решил, что он может стать серьезной политической фигурой. Но политика — это занятие для взрослых мужчин, а если ей начинают заниматься инфантильные дурачки — она превращается в фарс.
Над его карликовой партией и её комическими членами не оттоптался только ленивый. Но стоило Лимонову помереть, как все стали весь этот дешевый балаган ностальгически вспоминать: и как вместе выходили каждое тридцатое число кричать фараону: «Отпусти мой народ! (Уважай нашу конституцию!)»… как подписывали прошение об его освобождении… нашлись даже те, кто уверовал, что именно его подписулька сократила срок Эдички ровно на половину… Возомнившие себя Вольтерами, открещивались от его Сталин-Берия-ГУЛАГ, но требовали предоставить Лимонову право высказывать свои, противные им идеи.
Мне всегда хотелось спросить этих прекраснодушных дураков: А случись сейчас у народа прилив пассионарности, как в замечательном 1917-м? Не превратись этот народ за 80 последних лет в диванных любителей пивасика в заляпанных адидасах, какое количество этого быдла такие как Лимонов повели бы не в соседнюю рюмочную а в «последний бой», заливая всю страну кровью?
Ну и на последок: не может писатель и политик не иметь собственного стиля, а очень неудачно копировать Габриэля д’Аннунцио, Троцкого или Муссолини. По молодости ещё можно копировать стиль: письма или поведения, использовать чужой опыт и поведенческие штампы, но в шестьдесят уже пора стать кем-то самим собой. «Зачем ему это?» — спрашивал я себя.
Понятно мне стало только когда где-то в конце двухтысячных, я увидел этого паяца на его митингах в Москве.
«Неудачный закос под Троцкого» был окружён небольшой толпой экзальтированных, восторженных и немытых девиц, возраста «первой фотографии на паспорт».
Лимонов обратился к ним с программным «Словом Вождя» (какой моветон!). От девиц несло потом и дешёвой косметикой. Но как каждая из них на него смотрела! Они были готовы отдаться ему прямо на газоне!
Лимонов парил и сиял! Он купался в их обожании! Весь его дурацкий спектакль, длиною в жизнь, был срежесирован только ради возможности трахнуть любую из этих дур! В общем: «занятие это любил Козлодоев».
Рядом со мной стоял мой товарищ и тоже скептически рассматривал «писателя и его женщин». Увидев у меня выражение брезгливости на лице, он поправил шёлковый платок в нагрудном кармане пиджака и попросил строго не судить Эдичку. «Ещё неизвестно, что будем делать мы в свои 60, чтобы молоденькие дурочки давали нам по первому требованию. Лимонов лишь изображает гения, посылает их митинговать или клеить несмешные плакаты на дверях силовиков, другие их вообще подсаживают на тяжёлые наркотики!»
Михаил Кудряшов, Нью-Йорк
Автор — Михаил Кудряшов
FacebookВконтактеТеги: кудряшов, Лимонов, литература
