Если нечем стрелять, иду на таран

Не сохранив реальных воспоминаний фронтовиков, мы рискуем потерять правду о войне, подвиге советских солдат

Окончание. Начало в номерах за 2 и 9 сентября

В прошлых номерах «В» мы познакомили читателей с фронтовыми историями нашего земляка летчика-истребителя 72-го гвардейского авиационного Полоцкого полка 2-й воздушной армии Петра Васильевича Максимова, которые он записал для своих детей и внуков.

«Днем отсиживались в лесу. Ночью шли по дороге. Еды не было, сил – тоже. Через каждые 100 метров останавливались, чтобы отдохнуть хоть несколько минут»

«Немцы решали между собой, за сколько можно продать пленников полицейским – за 300 марок или за 400»

«Стали проверять, не предатели ли они, не заслали ли их немцы как шпионов. Помурыжили неделю без особого пристрастия»

Напомним, что Максимов попал на фронт в мае 1942 года после летного училища. Однополчане называли его «счастливчик Макс»: он всегда возвращался на родной аэродром, даже на поврежденном самолете, раненый, обгоревший, но живой. Отмерив по полной везения в начале боевого пути, судьба решила добавить ему не меньше испытаний: плен, концлагерь, два побега…

В конце октября 1944 года самолет летчика Максимова был сбит в бою, Петр попал в плен, его отправили в городок Дахау работать на военном заводе, где он познакомился с лейтенантом-артиллеристом Андреем Мягким. Шлифовать гайки и другие детали для самолетов люфтваффе парни не хотели. 

Продали за 300 марок 

Максимов и Мягкий бежали 28 февраля 1945 года, прихватив из каптерки в цеху две немецкие шинели, брезентовый фартук и рашпиль. Днем скрывались в лесу. Костер не разводили, хотя и спички были. Боялись, что их заметят. Ночью шли по дороге. Еды не было, сил – тоже. Через каждые 100 метров останавливались, чтобы отдохнуть хоть несколько минут. Через два дня, еле передвигая ноги от голода, вышли у хутору. Нашли сарай с какими-то ящиками. Оказалось, что это ульи с сотами, полными меда. Это было спасение. Подкрепившись и набрав сот в фартук про запас, беглецы двинулись дальше. 

– В поле недалеко от хутора нашли под снегом бурты  моркови, картошки и свеклы. А в одном из сараев – клетки с кроликами. Выбрал самого жирного, приговорил его рашпилем по голове. В другом сарае нашли котелок. В лесу развели костер, сварили кроля и съели. После нескольких дней голода это было блаженство. И пусть мясо было несоленым, но ничего более вкусного я потом в своей жизни не ел. Уснули здесь же на куче хвороста. Проснулись от холода, ночью нас накрыл снег. 

Следующее место для ночлега соорудили в густом ельнике. Выкопали яму, из лапника сделали крышу, на лапник легли, им же и укрылись. Тепло, мягко. Обессиленные, спали два дня, – вспоминал Петр Васильевич.  

Отоспавшись, выбрались ночью на разведку. Надо было пополнять запасы продовольствия. Зашли в ближайшую деревню. В окнах темно, собаки не гавкают, будто все вымерло. А во дворах стоят повозки с вещами и продуктами. Похоже, что местные немцы собрались переезжать вглубь Германии, подальше от войны. Максимов и Мягкий взяли с телег теплые вещи, продукты, сколько смогли унести. А немцы так и не вышли из домов. Видимо, боялись. В одной сумке нашелся даже компас. Теперь беглецы точно знали, где восток и в какую сторону им надо идти, чтобы добраться до своих. 

Так они шли по немецким тылам неделю, от деревни к деревне. Днем отсиживались в лесу, благо весна в Германии ранняя и с каждым днем становилось все теплее. 

Как-то днем они остановились в небольшом лесочке, чтобы дождаться темноты. А это оказался парк на окраине города Брикса. В полдень какой-то пожилой немец, видимо учитель, привел в парк большую группу детей собирать подснежники. Дети увидели чужих мужчин, заросших, в грязных немецких шинелях, испугались, закричали. Откуда-то прибежали еще два немолодых немца из гражданских. Один схватил с земли палку, стал что-то кричать и колотить Максимова. Петр вырвал у него орудие экзекуции, замахнулся…

Немцы присмирели, стали о чем-то переговариваться.        

Андрей за годы плена уже хорошо понимал немецкую речь. Оказалось, что за поимку беглых русских в Германии объявлена награда. И немцы решали между собой, за сколько можно продать пленников полицейским – за 300 марок или за 400. Договорились за 300, чтобы каждому по 100 марок. Так Максимов и Мягкий под конвоем трех немцев пришли в Брикс. В местной тюрьме они просидели три дня, потом их отправили в концлагерь в городке Ляйтмериц.

Спас коммунистический интернационал

– Мы пробыли в лагере до конца апреля. Условия содержания военнопленных адские. Кормили один раз в день баландой: очистки от овощей, кофейная гуща и какая-то шелуха. Очередь за едой с километр. Рядом стоит полицай в кожаных перчатках и с плеткой. Кто ему не понравится, того хлесть по спине. Значит, выходи из строя, тебя сегодня кормить не будут. Пешком по территории ходить нельзя, только бегом. Спали пленные в конюшнях на 5-этажных нарах на соломенных матрасах. У меня и Андрея были шинели, немцы их не отобрали. Утром встали, а нас тысячи вшей, белых, здоровых, голодных. 

В концлагере среди заключенных было много тех, кто уже  потерял человеческий облик: совсем доходяги, кожа да кости. Они были настолько худые, что просвечивались. Умирали каждый день. Чтобы выжить, копались в кишках трупов, которых вскрывали в лагерной больнице. Схватят внутренности и убегают. 

Рядом с нашей конюшней в соседнем здании круглые сутки топили большую печь. Когда ветер дул в нашу сторону, пахло жареным мясом. Но это была не кухня. Вечером к лагерной больнице подъезжала телега, двое пленных выносили на носилках по два трупа и относили в печь. Я видел, как за один вечер пленные увезли 15 трупов на кремацию, – рассказывал Петр Васильевич.        

В лагере была подпольная интернациональная коммунистическая ячейка из русских, поляков, немцев, венгров, французов, югославов. Когда подпольщики узнали, что в плену советские офицеры, летчик и артиллерист, то стали подкармливать Максимова и Мягкого, хотя сами голодали. Где-то нашли котелок, в определенное время кто-то из  доверенных лиц коммунистов как бы невзначай проходил мимо кухни и получал от повара, члена ячейки, котелок с баландой, который прятал под шинелью. Петр и Андрей забирались на нары, на самый верх, куда обессиленные доходяги не могли залезть, и в два счета расправлялись с дополнительным пайком. Благодаря помощи коммунистической ячейки Максимов и Мягкий выжили.

В конце апреля, когда бои уже шли на территории Германии, лагерное начальство решило перевести пленных в другое место. Каждый день за ворота лагеря уходили  несколько групп по 60 человек. Их сопровождали офицер, два солдата из охраны и повозка с хлебом и маргарином. Доходяг немцы не брали, но и не убивали. Оставляли в бараках без еды и воды.     

Побег: немцы от фронта, пленные – к фронту

Группу, в которой были Максимов и Мягкий, вывели 2 мая 1945 года. Петр и Андрей решили бежать. Выбрав момент, когда их группа поравнялась с повозкой с продовольствием, они схватили по буханке хлеба и по пачке маргарина и побежали к ближайшему лесу. К ним присоединился лагерный повар, которому удалось стащить полмешка картошки. Удивительно, но ни офицер, ни солдаты из охраны не стали в них стрелять. Видимо, война им тоже надоела. Или думали, что беглецов поймают и без них. 

– Отсидевшись день в лесу, вышли на дорогу. Навстречу нам шли колонны беженцев немцев. Некоторые были с винтовками и автоматами. Но нас они не трогали, только говорили: «Ком, ком, шнеле», мол, идите быстро. И показывали в сторону востока. Чтобы не нарваться на тех, кто не собирался складывать оружие, мы снова пошли в лес, где скрывались три дня. Хлеб и маргарин съели, сырая картошка в рот не лезла, хотя есть очень хотелось. Ночью зашли в деревню, а там шум, гам, видимо, тоже спешная эвакуация. Рисковать не стали, прошли мимо. Утром встретили мужчину лет 40. Андрей спросил: «Кто такой?». Немец ответил: «Я гражданский, не воюю. Мне надо попасть в деревню. Я проведу вас к русским, но я боюсь. Я вам заплачу». У немца были две банки консервов. Конечно, мы их съели, поделив по-братски. В ночь на 8 мая подошли к какой-то деревне. Наш немец постучался в ближайший дом, где в окне горел свет. Вышел мужчина, и они стали о чем-то разговаривать. Но о чем, Андрей не слышал, мы находились на приличном расстоянии от них, – рассказывал Максимов. – Немец вернулся возбужденный, махал руками и повторял: «Криг капут! Гитлер капут! Руссен ин Берлин!» Его слова не нуждались в переводе.

Утром 9 мая Максимов и Мягкий уже смело шли по дороге. Навстречу брели колонны немецких беженцев с чемоданами и узлами. В каждой из них замыкающий немец нес палку с куском белой ткани. 

В ближайшей деревне парни выбрали самый большой и, видимо, самый богатый дом. Постучали, вышла женщина. Андрей по-немецки попросил еды. Ответ категоричный: «Kein essen» (еды нет). В другом доме ответ такой же. На дороге Андрей увидел какого-то немца, спросил, нет ли у него хлеба. Немец покачал головой, но махнул рукой в сторону леса: «Там машина, там есть все, закуска, шнапс, одежда». Действительно, на опушке леса на боку лежал новый легковой автомобиль, но со спущенными колесами и разбитыми стеклами. Его багажник был забит  колбасой, шнапсом, коньяком, хлебом, конфетами и какими-то тряпками. 

С голодухи Максимов с товарищами наелись, напились до тошноты. Потом лежали день и ночь, утром еле встали. Пошли искать части Красной армии. Не успели выйти из деревни, как их догнала повозка, а на ней русский старшина с автоматом. 

– Мужики, откуда топаете? – спросил он.

– Из плена, – ответил Петр.

– Не знаете, где здесь можно продуктами разжиться? 

Они показали старшине на тот самый большой дом, где им недавно отказали. На этот раз картина была иной. Дверь открыла все та же женщина. Андрей снова спросил по-немецки, нет ли у нее еды. Хозяйка дома посмотрела на автомат старшины, кивнула головой и скрылась за дверью. Через пару минут она вынесла полный фартук мясных консервов.

Под арест – своим ходом

С большим трудом, но Максимов и Мягкий нашли штаб 2-й воздушной армии. Им выдали продовольственные аттестаты и своим ходом отправили в село Алкино под арест, где разметили на нарах в бараке. Как сказал офицер-контрразведчик, посидите до выяснения всех обстоятельств вашего побега из концлагеря. Мало ли среди беглых пленных немецких агентов. Стали проверять, не предатели ли они, не заслали ли их немцы. Помурыжили неделю без особого пристрастия. Потом ни Максимов, ни Мягкий никому не стали нужны. Война закончилась, их демобилизовали, вручили документы, продовольственные карточки и посоветовали ехать домой, поднимать народное хозяйство из разрухи.

Но Максимов вернулся в свой 72-й полк, где его встретили, как вернувшегося с того света. Дали новую форму и карточку на пятую, усиленную, норму питания. 

– Я поехал к генерал-лейтенанту Иванову, который меня хорошо знал. Это он помог мне вернуться в истребительную авиацию после ранения. Рассказал ему все, как было: про плен, про работу на немецком заводе, про побег и что контрразведчик подозревал во мне предателя. Генерал выслушал и говорит: «Оставайся у меня в полку, здесь тебя никто не посмеет тронуть». Я отказался: если нет войны, то с такой биографией меня к полетам могут не допустить. Иванов согласился и распорядился выдать мне такие документы, чтобы я мог без проблем добраться до дома и устроиться на гражданке. Хороший был человек генерал-лейтенант Иванов. Жаль, разбился на самолете, – с болью вспоминал Петр Васильевич.           

Выше По-2 подниматься запрещено

Вернувшись домой в Комсомольск-на-Амуре, старший лейтенант Максимов долго не мог устроиться по специальности. В гражданскую авиацию его не взяли: действовал  приказ Сталина о запрете принимать на ответственную работу бывших военнопленных. Но для полетов на знакомом По-2 в отряде лесной авиации его биография не мешала. Бывший летчик-истребитель стал с воздуха охранять леса от пожаров. Но Фортуна отвернулась от него в очередной раз. В  1950 году на своем биплане Максимов совершил вынужденную посадку на лес: во время полета сломался прибор сильфон, через который выдавило масло из двигателя. Самолет спланировал на верхушки деревьев, остановился и стал падать хвостом на землю. Перед самой землей повис на сучках, так что Максимов и два летчика-наблюдателя, которые должны были смотреть, где возникают пожары, остались живы и пешком вернулись на базу.

Свободных самолетов в отряде не было, и Петра назначили наблюдателем. То есть он бы продолжал летать, но только в качестве пассажира. Максимова такой вариант не устраивал. Он стал писать во все инстанции, чтобы его приняли на работу в гражданскую авиацию пилотом. В Новосибирском отряде вроде место нашлось. Но, получив все документы, в приеме на работу ему отказали, ссылаясь на уже известный приказ Сталина. Пришлось Петру Васильевичу вернуться в Комсомольск-на-Амуре, откуда его перевели в отряд лесной авиации, базировавшийся в Приморье в городе Имане (сегодня Дальнереченск). Здесь он проработал в лесной авиации до 45 лет, то есть до пенсии. На заслуженном отдыхе бывший летчик-истребитель занялся пчеловодством, и очень успешно. 

Как мы уже писали, Петр Васильевич умер 1 сентября 2005 года. Вспоминать прошлое он не любил. Но у его дочери и корреспондента «В» остались его записи о войне, на которую он ушел 18-летним мальчишкой. 

Сергей КОЖИН

Фото:

из архива «В», с сайта infovzor.ru